Она выпрямилась, будто готовясь прыгнуть — то ли к нему, то ли от него. И спросила низким голосом:
— А не было ли среди этих имен имени Кадок?
Он не шевельнулся, остался сидеть откинувшись, но теперь смотрел ей прямо в глаза. И ответил:
— Все может быть. Точно так же, как женщина могла прежде зваться Зоей, а до того Евдоксией, а до того… не исключаю, что можно выяснить и более ранние имена.
Ее сотрясла внезапная дрожь.
— Чего же ты от меня хочешь?
Он бережно опустил бокал на столик, послал ей улыбку, поднял руки ладонями вверх и сказал мягко, как только мог:
— Того, что ты сама выберешь. Может, и вовсе ничего. Даже если предположить, что я хотел бы тебя к чему-то принудить — а это не так, — на что я, в сущности, способен? Раз безвредные безумцы тебе не по нраву, никто и ничто не в силах заставить тебя увидеться со мной или хотя бы услышать обо мне снова.
— Но что… что ты готов мне предложить?
— Разделенную и стойкую преданность. Помощь, совет, защиту, конец одиночества. Я неплохо освоил науку выживания и ухитрялся по большей части преуспевать. Мне удалось приготовить себе убежища и отложить кое-что про запас на случай ненастья. В настоящее время я располагаю скромным состоянием. Еще важнее, что я храню верность друзьям, а для женщины хотел бы быть любовником, а не повелителем. Кто знает, а вдруг дети двух бессмертных, в свою очередь, окажутся обойденными смертью?
Она какое-то время пристально присматривалась к нему.
— Однако ты всегда держишь какие-то козыри про запас, не так ли?
— Давняя финикийская привычка, подкрепленная годами бесприютной жизни. Но от нее можно и отучиться.
— Я бы никогда так не сумела, — прошептала Атенаис, приникая к нему.
Они отдыхали, раскинувшись на подушках огромной кровати, и разговор тек все свободнее, распускаясь, как цветок по весне. Если руки, касающиеся другого тела, время от времени как бы теряли жар, то все равно оставались нежными. Томная усталость казалась естественной на фоне слабеющих благовоний и просыпающейся любви. И все же разум пробуждался быстрее, чем плоть. Слова были тихими, тон ласковым.
— Четыреста лет назад я звалась Алият из Пальмиры, — сказала она. — А ты, в своей древней Финикии?
— От рождения меня называли Ханно. Я и потом использовал это имя чаще всего, пока оно не умерло на всех языках.
— Что за приключения тебе, должно быть, пришлось пережить!
— Как и тебе… Она поморщилась.
— Я предпочла бы умолчать о них.
— Тебе что, стыдно? — Положив палец ей под подбородок, он повернул ее лицом к себе и веско произнес: — Нечего стыдиться. Мы выжили, ты и я, используя те средства, какие были необходимы. Теперь все это позади, и пусть прежняя жизнь канет в Лету, как развалины Вавилона. Надо думать не о прошлом, а о будущем.