— Ладно, дело не в религии, — продолжал ученый. — Больше всего на свете я сейчас, как и всегда, хотел бы одного: чтобы вы освободили меня от клятвы и позволили оповестить мир — а лучше бы сами оповестили — о вас и ваших собратьях.
— Увы, нет. Мне что, снова изложить доводы в пользу отказа?
— Никак не можете отбросить свою подозрительность, да? Я уж счет потерял, сколько раз говорил вам, что времена средневековья больше не вернутся. Никто не станет сжигать вас, как ведьм и колдунов. Покажите миру доказательства, какие предъявляли мне.
— Жизнь научила меня не совершать опрометчивых необратимых поступков.
— Ну почему вы не хотите меня понять? Я повязан по рукам и ногам — не могу сказать правду даже собственному персоналу. Мы топчемся вокруг да около, и… Боб, если вы выберетесь на свет Божий, исследование механизмов бессмертия станет для человечества проблемой номер один, на нее будут брошены все ресурсы. Узнать о том, что бессмертие возможно, — все равно что полдела сделать, клянусь вам. Загадку раскусят лет за десять. А когда перед каждым замаячит подобная перспектива — разве вы не понимаете, что войны, гонка вооружений, терроризм, деспотизм и все такое прочее отомрут сами по себе? Сколько еще ненужных смертей способна вынести ваша совесть?
— А отвечал вам не раз, что столь радужные перспективы вызывают у меня серьезные сомнения, — отрубил Ханно. — Опыт трех тысячелетий — ну, может, чуть меньше, но несущественно — подсказывает мне обратное. Скоропалительное заявление такого сорта разрушит много судеб.
Повторять, что он может следить за выполнением наложенного вето, Ханно не пришлось. В случае нужды он просто избавился бы от вещей, с помощью которых убеждал Джианотти. Джон Странник, Ду Шань и Асагао привыкли во всем слушаться его, признавая старшим. Если кто-нибудь из них взбунтуется и решит обнародовать свою сущность, то не будет располагать доказательствами, собранными Ханно за истекшие века. Для подтверждения серьезности заявления потребовались бы наблюдения продолжительностью лет сорок — пятьдесят — но кто из бессмертных согласится провести столько лет в заключении? Или, в лучшем случае, под пристальным контролем? Ришелье триста пятьдесят лет назад сказал правду: риск чересчур велик. Вечно молодое тело хранит горячее стремление молодого животного к свободе.
Джианотти снова опустился в кресло, пробормотав:
— О черт, давайте перестанем размахивать все теми же протухшими аргументами. — Он повысил голос. — Я лишь прошу вас отложить на время свой пессимизм и цинизм и подумать еще разок. Когда все до единого будут жить столько же, сколько вы, нужда прятаться для вас отпадет.