А в девять, когда по телеку дикторша с пробором принялась рассказывать о встрече Путина с олигархами, в дверях мелодично протренькал звонок.
— Не открывай, Муха, — пропел сквозь табачный дым из своего кресла Генка. — Приличные люди сперва звонят по телефону.
Если спросить тогда Леху Мухина, пошедшего открывать, кого меньше всего ожидает увидеть на лестничной площадке, он бы, наверное, ответил: «Леву Шевченко».
Но когда открылась дверь, взору Леши Мухина явился именно он, старый школьный приятель, ныне беспутный музыкант Лева.
Шевченко был пьян. Густые, длинные, ниже плеч, черные волосы, какие носят только хэви-металлисты, лохмами разметались по плечам. К застиранной футболке, какие в Америке называют «ти-шорт», и на которой было написано по-английски «Fuck off», он обеими руками прижимал пять или шесть бутылок пива. Запотевших, словно только что из заводского холодильника. За Левкиной спиною, возле лифта, автоматическое чрево которого еще не успело закрыться, стояла не менее живописная парочка.
За ту долю секунды, пока Левка еще не открыл рот, чтобы произнести приветствие, Муха успел разглядеть стройную женскую фигурку в белых джинсиках и стоящего рядом картинно библейского еврея с черной кучерявой бородой и большими залысинами, придававшими его лицу чрезвычайно умное выражение.
В руках у девушки была Левкина гитара, которую Леха сразу узнал по корявой надписи: «Не забуду папу Чака Берри».
Библейский держал в руках две бутылки пива и пол-литра «Русского Стандарта».
— С музыкальными инструментами принимаешь, хозяин? — развязно спросил Левка. И не дожидаясь ответа, полуобернувшись к своим спутникам, категорически резанул: — Заходи!
Мухе ничего не оставалось, как отступить в глубь прихожей, пропуская превосходящие по численности силы.
В родительской гостиной, где шла игра, Левка, сгрузив пиво на стол, начал разыгрывать представление новых лиц, сменив при этом свой обычный хамский тон на витиевато-политесный. Лешкины друзья Левку давно знали, поэтому, коротко кивнув им, он, расшаркиваясь и размахивая воображаемой шляпой, понес какую-то чепуху, касающуюся его спутников, которые, как оказалось, были мужем и женой, хотя и носили разные фамилии. Лысого библейского красавца звали Герман Гольданский, и, если верить Левкиной болтовне, он был «великим русским художником типа Левитана».
Герман пожал всем руки и, усадив свою жену на краешек дивана, сам примостился с нею рядом, как бы заслоняя ее от всей мужской компании.
Из всех вновь прибывших лиц Муху прежде всего заинтересовала она.