— Зачем? До ветру, вот зачем!
— Дура ты, Тимоха, вылитая дура деревенская!
— А ты больно городской?!
— Не больно городской, но глаза глупостью не замылил. С околицы ему горы родные видать лучше.
Хотел Тимофей Артамонов ответить как-нибудь позаковыристее, но неожиданно передумал. Свое село, что ли, вспомнил, которое с околицы не увидать, даже с той самой высокой горы все равно не увидать.
— А ведь прав ты, дядька Макар, — только и сказал.
— То-то, — усмехнулся Власов довольный. — Вот правого-то и угостил бы табачком… Спасибочки! Гляди ты, Тимофей, каковы люди. Горек дым, глаза ест, а человеку он хлеба нужней. Или этот случай! Лежал бы отлеживался, а вот тащится на горы свои пустые одним глазком взглянуть, душу себе только теребит. Выходит, не надо человеку сладкого да мягкого, не того он ищет. А я раньше по-другому думал и понимал. Спасибо еще раз ему, генералу Дубельту Леонтию Васильевичу, за науку… Вот жизня-то!.. Говорю, вот жизня-то, Тимофей!
А дальние горы сверкали сладкими, сахарными головами. Мягкие облака лепились к ним то усом, то бровью, то седым казацким чубом. И Макару Власову казалось, что даже пустяшный их разговор с Тимошкой Артамоновым в виду горнего мира приобретает значительность и неведомый смысл.
— Дядя Макар, никак дерутся?! — вывел его из сладкой задумчивости Артамонов. — Тузят кого-то! Пойдем-ка, глянем, не татарина ли твоего сурьезного весело метелят?
У хаты Ивашковых действительно происходила странная, непонятная сторонним наблюдателям свара.
Когда Ахмаз медленно двигался вдоль плетня, неожиданно со двора послышалось словно змеиное шипенье, а потом громкая брань на чеченском языке. Раненый остановился в недоумении, бледнея без того бледным лицом, и стал медленно пятиться. В этот момент Артамонов с Власовым выбежали на околичную дорогу и увидели, как, словно сорванная ветром, темная холстина вылетела со двора, кинулась на татарина, сбила его с ног. Солдаты подбежали вовремя. Ослабевший чеченец едва мог сопротивляться, и бритая его голова уже была расцарапана до крови. Молодая чеченка выгнулась дугой и уже занесла над головой поверженного горца острый придорожный камень. Тут ее схватили сильные солдатские руки.
Из дома уже бежали Фомка Ивашков со своим приятелем Акимкой Хуторным. Чеченка крикнула с трудом поднявшемуся Ахмазу еще какое-то страшное проклятие, плюнула в его непроницаемое, покрытое пылью, лицо и гордо отвернулась.
— Что это, Фома? Ведь знает она чечена этого! — говорил Акимка другу, пока тот вел Айшат к дому. — Спроси ты ее! Неужто не скажет? Не нравится мне это, Фома, ой не нравится!