Особенно ей нравилась нохчалла — кодекс чеченской чести. Это была какая-то восточная сказка. Все в ней себе все отрубали по собственной воле, если сделали что-то не так. Молчали. Потому что зачем она, тысяча слов? Даже невесту на свадьбе испытывали на умение молчать. Ведь болтливость — от глупости. Мстили за обиду кровью. Спускались с коня перед женщиной. И переставали сражаться друг с другом, если она кидала между ними платок.
— Что ж ваши женщины сейчас его не кидают?
— Перед ракетами их кидать или перед танками? Они теперь делают иначе… Хотя Коран запрещает себя убивать…
— А ты читал Коран?
— А ты читала Библию?
Она не ответила, потому что еще не успела ее прочесть. Судя по всему, и он Корана не читал. «Так и живем, — подумала она, — не зная, что же там у каждого из нас все-таки написано».
Ей нравилось слушать про его мир. Иногда он говорил долго. И глаза его загорались. Теперь, когда он совсем зарос бородой, они сверкали каким-то уж совсем первозданным огнем. И она смотрела и верила — да, он из древнейшего государства Урарту. Он вообще из другого времени. И порода в его лице — результат тысячелетней селекции. С бронзовым отливом кожа. И зеленоватые глаза. Волосы были темными, но не черными. По его словам, так, вообще, настоящие чеченцы — сплошные блондины со светлыми глазами.
Она просила, и он учил ее говорить на своем невозможном языке. И когда он говорил, ей казалось, что есть в нем какая-то варварская прелесть. До трех она научилась считать легко. Цъха, ши, къхо. Выучила, как сказать, что ей восемнадцать. Сан берхийтта шо ду. Узнала, что Аслану тридцать — ткъе итт.
А вот «спокойной ночи» повторяла про себя весь день, чтобы вечером сказать ему:
— Буйса декъала хульда шун, Аслан!
— Одика йойла шун, — ответил он и улыбнулся. Она впервые видела, как он улыбается.
Но время пришло. И задерживаться больше у бабы Таси было нельзя. Он поправился. Еще не совсем. Но вполне мог добраться до города. А она так привыкла к тому, что они живут все втроем, что даже забыла, что надо возвращаться. Что все нормальные люди готовятся к институту. Что может, она уже вообще все пропустила. Но она оправдывала себя тем, что в смысле профессии шагнула так далеко вперед, как не могла продвинуться за год. Она нашла своего демона и уносила с собой маленькие наброски на газетных страницах, которые делала долгими ночами, глядя ему в лицо. Под каким-то ватным одеялом памяти лежала ее жизнь в Москве. Надо же было так отдохнуть!
Бабку на прощание обняла. Одежду обещала вернуть. И, как сможет, сразу приехать. Денег у бабки брать было неудобно. Зато накануне сходила в лес. Набрала черники. Решила ею и расплатиться. Конечно, не с контролером в электричке. Добраться нужно было до шоссе. А там — автостопом.