— Не надо ему ничего говорить! — горячо воскликнул я. — Он не позволит! Он меня до того любит — пылинки с меня сдувает! Если кто-нибудь меня тронет — что Вы, не дай Бог! А Ленька один должен расплачиваться за себя и за меня? Это нечестно!
Я говорил с таким жаром, что Павел Иванович, а за ним и Ленька, слушая меня, расхохотались.
До сих пор не могу понять, откуда у меня взялось столько смелости — может быть, потому, что я был немножко пьян, или еще почему-то… У меня было странное ощущение, как будто все это происходит в каком-то странном сне.
— А ты не боишься? — спросил Ленькин отец испытующе.
Я запнулся на секунду, потом твердо сказал:
— Нет. Я виноват и должен быть наказан, по-настоящему.
Ленькин отец пожал плечами и сказал:
— Ну, идем, если так.
Он взял меня за локоть и провел в комнату.
— Раздевайся! Сейчас будет тебе по-настоящему.
Я вдруг почувствовал, как по спине моей пробежал холодок, и руки задрожали.
— Да-да, — прошептал я, — сейчас.
Ленька неслышно проскользнул в комнату и встал за моей спиной.
Бросив пиджак на стул, я стал торопливо расстегивать пуговицы рубашки, путаясь в них. Руки мои дрожали и не слушались. Сбросив рубашку и обнажившись до пояса, я остановился, все более и более краснея от стыда.
Павел Иванович выжидающе смотрел на меня.
— Что, испугался?
Я мысленно погрозил себе кулаком: «Трус! Наказание легким не бывает! И пусть мне будет стыдно! А как бы вел себя Ленька на моем месте?» — прошептал я себе, быстро расстегивая и снимая брюки, под которыми у меня ничего не было. Мне хотелось, чтобы все произошло как можно быстрее, хотя я точно знал, что не смогу, как Ленька, перенести все в молчании.
Через минуту, скинув с себя совершенно все, я уже стоял босой, полностью обнаженный, на ковре, посередине комнаты. Стараясь выглядеть смелым, я стоял, расправив плечи и опустив руки вдоль тела, как бы по стойке смирно, учащенно дыша от волнения. Лицо и уши у меня горели. Мне, которого никогда не пороли, было, конечно, очень стыдно и, если честно, то и очень страшно. Но Ленька стоял сзади, я чувствовал своей спиной его взгляд, и это мне придавало силы перенести все, что угодно.
— Я готов, — произнес я с дрожью в голосе, хотя старался говорить твердо. — Накажите меня, как следует, как я того заслужил.
— Я понимаю, — сказал Павел Иванович. — Ты хочешь пережить то, что пережил твой друг. Уверяю тебя, это не так уж страшно. Возможно, ты даже останешься благодарен.
Я кивнул.
— Так сколько, считаешь, тебе полагается? — спросил Павел Иванович строго, но едва заметно улыбаясь.