Я медленно, не читая, перебрала письма, которые он мне дал. Это были доклады с мест о неплатежах за лес, землю, аренду мельниц, обращения деревенских коммун к гражданке д'Энен, сведения о пожарах в некоторых замках… Это было как раз то, что называли Великим страхом.
Почти угадав мои мысли, Паулино сказал:
– Добавьте к этому то, что на Мартинике начались волнения и мы там, можно сказать, все потеряли, и вспомните замок, который ваш муж неизвестно зачем продал за бесценок.
– Какой муж?
– Покойный. Продал за такую мизерную сумму! Господи ты Боже мой, да сейчас за одни замковые решетки можно было бы взять больше!
Я вспомнила. Он продал его затем, чтобы купить мне роскошное бриллиантовое ожерелье – самое дорогое из тех, которые я когда-либо видела. Он заявил, что оно стоит военного корабля со всем снаряжением. «Нет, что вы, Сюзанна, ни в какие долги я не влез!» – прозвучал у меня в ушах голос Эмманюэля.
– По-видимому, мой первый муж не разбирался в этих делах, – проговорила я поспешно, чтобы Паулино не догадался, что я тоже некоторым образом причастна к этому делу. – А вот вы, наверное, раздаете половину денег на благотворительность, вырывая кусок изо рта у моего собственного ребенка!
Паулино так развел руками, что я сразу же осознала, что вспылила беспричинно.
– Мадам, я за последние месяцы дал только пять тысяч ливров пансиону для девочек, – произнес он. – Все это написано в отчете.
Я тяжело вздохнула.
– Так что же делать? Надо же как-то вернуть долг!
– Я об этом долго думал, мадам. Но надо было подождать, пока вы вернетесь.
– И что же вы предлагаете?
– Продать особняк на Вандомской площади, мадам.
Я почувствовала ужасную досаду и возмущение. Продать чудесный отель с мягкой мебелью, картинами, изумительным садом – отель, где жили мои предки…
– Большей нелепости вы и придумать не могли. Я никогда не продам этот дом. Он слишком дорог мне.
– Он самый дешевый из всех ваших парижских отелей.
– Какое это имеет значение? Ради какого-то жалкого долга я не намерена жертвовать целым особняком…
Паулино наклонился ко мне, заглянул в глаза.
– Мадам, – сказал он мягко, куда мягче, чем прежде. – Мадам, вы должны правильно понять наше положение. Долг Клавьеру отнюдь не ничтожен. Он даже в прежние времена не считался бы ничтожным. Ну, постарайтесь же поразмыслить трезво.
Он так мягко втолковывал мне мысль о необходимости чем-то пожертвовать, что я ощутила и его правоту, и собственное бессилие, смешанное с упрямством и отчаянием.
– Но я не могу, не могу, – твердила я. – Так нельзя… Продать отель! Нет, это просто ужасно!