Во дворе хижины какая-то женщина разводила огонь, девочка лет пятнадцати, видимо ее дочь, замешивала густое коричневое тесто. Одеты они были бедно, в одинаковые суконные юбки, передники и белые чепцы. Рядом покуривал трубку бретонец лет пятидесяти, облаченный в обычные для этих мест козий мех до пят и деревянные башмаки с железными подковами. У него было темное, жесткое лицо, чуть искривленный набок нос и глубоко посаженные блестящие глаза.
– Кто вы? – спросила я бретонца на местном наречии. – Вы лесник? Егерь?
– Я лесник, мадам, – произнес он, снимая шляпу, – мое имя Жан Коттро.
– И у кого вы служите?
– У его сиятельства. И у его дочери.
– Стало быть, у меня?
Лесник выпустил целую тучу дыма.
– Так вы и есть наша сеньора? Я кивнула.
– Матерь Божья! Очень давно мы вас не видели, мадам. А что, его сиятельство тоже вернется?
– Принц хотел бы вернуться, но это не от него зависит. Лесник пригласил меня в дом. Я прошлась по двору, с любопытством разглядывая жилище.
– Это моя жена, Жанна, и дочь Франсина… Франсине только четырнадцать.
Прежде чем я успела опомниться, мать и дочь по очереди поцеловали мне руку.
– Вам тут хорошо? – спросила я, обращаясь к леснику.
– Мы всем довольны, мадам. Здесь нам всего хватает.
– Скажите, Коттро, а Сент-Элуа в целости? Его никто не трогал?
Лесник покачал головой.
– Хвала пресвятой деве, нет. Здешние люди еще помнят Бога. Мы все слушаемся священника, а он, конечно же, запрещает делать то, что делают парижане. Оттого в Париже и жизнь пошла такая скверная. Это кара за грехи. Мы – люди простые, мы привыкли, что главный на небе – Господь Бог, главный на земле – король, главный в Бретани – наш сеньор, принц. Если бы новые власти не трогали нас и не забирали наших сыновей в армию, мы бы и дальше жили так, по-старому, без всяких бед.
В его темных глазах полыхнул огонек ярости.
– У вас много сыновей? – спросила я.
– Четыре сына и три дочери. У других бывает и больше.
– А где сыновья? Сверкнув глазами, он ответил:
– В лесах.
Сказав это, Коттро очень энергично запыхтел трубкой, словно пытался этим унять свой гнев. Здесь не любили новых веяний, это я поняла. Здешним крестьянам, фанатичным католикам, не нравились гонения, начинающиеся против неприсягнувших священников.
– А Франсина? – спросила я, желая сменить тему. – Девочке, наверное, трудно вот так, в лесу. Она скоро станет взрослой. За кого же она выйдет замуж в этой глуши?
– Мы все под Богом ходим, мадам. Как он распорядится, так и будет.
– Хотите, я возьму ее в Сент-Элуа? – предложила я. Лесник улыбнулся:
– Спасибо за милость, ваше сиятельство, но что наша Франсина будет там делать? Она не привыкла к роскоши.