Большую часть унесенного временем составляли очень личные, вошедшие ему в плоть и кровь понятия, а найденные им заменители оказывались на поверку чисто внешними и случайными; но через эти существенные разрывы в ткани души можно было перекинуть мост, во многом заполнив их душевным отдохновением, периодическими уходами из повседневности в мистическое состояние транса.
Самой тягостной для Николая частью жизни были те сорок часов в неделю, которые он проводил на нижних этажах здания Сан Син, занимаясь хорошо оплачиваемой, но нудной и утомительной работой. Воспитание и обучение, которое он получил, дали ему внутренние ресурсы, чтобы на высоком уровне удовлетворять свои потребности. Изнурительная, высокооплачиваемая работа, как губка, высасывала его существо, хотя была, как воздух, необходима другим служащим, не знавшим, чем иначе заполнить свое время И оправдать свое существование. Желания и разумное удовлетворение их, научные занятия и покой были тем, что могло целиком заполнить жизнь Николая, этого было вполне достаточно, и ему не требовалось ничего иного; ему не нужны были костыли признания и известности, он не нуждался в наркотическом дурмане развлечений. К несчастью, обстоятельства складывались так, что ему приходилось зарабатывать себе на жизнь и к тому же, по иронии судьбы, работать среди американцев. Хотя сослуживцами Николая были не только янки, но и англичане, и австралийцы, все же в среде работников Сан Син господствовали американские методы, американские взгляды на жизнь, американские стремления и цели, а посему Николай вскоре привык думать об англичанах как о недоделанных янки, а об австралийцах – как об американцах в процессе становления.
Рабочим языком и языком общения в шифровальном центре был английский, однако чуткий слух Николая резала расслабленная тягучая речь австралийцев или мешанина из наполовину проглоченных слов и звуков представителей высших классов Великобритании: он не выносил также металлического клацанья и ноющего растянутого и гнусавого выговора американцев; в результате Николай выработал свое собственное произношение, выбрав нечто среднее между американской и английской манерой. Это ловкое изобретение привело к тому, что в течение всей его дальнейшей жизни все англо-говорящие коллеги Николая считали, что английский – его родной язык, но что он – “из какой-то другой страны”.
Время от времени товарищи по работе пытались зазвать Николая на какую-нибудь вечеринку или на загородный пикничок; им даже в голову не могло прийти, что их намерения, продиктованные похвальной благотворительностью, великодушной снисходительностью к человеку не своего круга, Николай рассматривает как самонадеянное и бесцеремонное желание подчинить себе все и вся.