– Однажды я вернулся домой с работы и увидел его – он сидел в машине возле нашего дома.
– Зачем он явился?
– Якобы потому, что он любил Эмму. Он видел свою вину в том, что, по его словам, сам послал ее на этот уик-энд с Мэделин. Якобы она не хотела ехать и впутывать Мэдди, а собиралась все сказать мне, а потом уйти к нему.
– Что побудило его к этому разговору с тобой?
– Он говорил что-то невнятное о «тайне просветления». Он хотел очистить свою совесть, и еще он хотел увидеть Нелл – познакомиться с ней, потому что она была частью Эммы.
– О боже!
– И тогда я словно сошел с ума. Я высказал ему все, назвал жалким самовлюбленным нарциссистом. Сказал, что ему было мало разрушить нашу семью, лишить матери моего ребенка – теперь он собирается трепать мне нервы, околачиваясь возле нашего дома, и еще посягать на спокойствие Нелл. Я… ударил его, сбил с ног. Меня охватила слепая ярость – даже не помню, что я делал. Я только чувствовал свои кулаки на его физиономии.
– Короче, ему пришлось понять, зачем он приходил, – сказала Стиви.
Под их ногами хрустела галька, волны бились внизу о скалы.
– Это было безобразно, – продолжал Джек. – Не только потому, что он был священником, но и потому, что я не подозревал в себе столько жестокости. Я сказал ему, чтобы он сел в свою машину, уезжал отсюда и никогда не появлялся. Хорошо еще, что он не натравил на меня копа. На следующий день я договорился о переводе в Бостон. С этим не было проблем – перевестись из одного города в другой в пределах моей строительной фирмы очень просто. И с тех пор, как мои проекты осуществлялись в Новой Англии, это даже имело смысл.
– Но Мэдди… – проговорила Стиви мягко, – если Кирсейдж подтвердил, что она сказала правду, почему ты отталкивал ее?
Некоторое время они шли молча. Особняки справа становились больше; появились мраморные итальянские дворцы, их черепичные крыши в лунном свете отливали кроваво-красным цветом. Стиви почувствовала, что Джеку надо собраться, чтобы ответить на ее вопрос. Она коснулась его руки.
– Я закрылся от нее, потому что она очень меня любила, – сказал он наконец. – Потому что она знала все и была полностью на моей стороне. Это было невыносимо. Она обозлилась на Эмму как бы в моих интересах. Я хотел сам закрыться от всего и заслонить Нелл. Правда была такой ужасающей – я не мог допустить, чтобы Нелл когда-нибудь могла обо всем узнать. Она сообразительная – ты знаешь, как быстро она все понимает. Она распознала бы плохое отношение Мэделин к Эмме в два мгновения. Я не хотел лишать ее памяти о матери.