Ольга Николаевна. Я не могу его оставить. Я боюсь этого офицера.
Онуфрий. Да разве вы не понимаете, что это от вас все, от вас! Уходите! А я его сейчас так накачаю, что и про вас забудет.
Ольга Николаевна. Голубчик! (Тащит мать.) Идемте, идемте, мамаша.
Евдокия Антоновна(плача). Куда я пойду? (Идет, шатаясь и не видя дороги.)
>Ольга Николаевна ведет ее и на ходу быстро целует руку Онуфрия.
Онуфрий. Ольга Николаевна, что вы!
Григорий Иванович(почти плача). Нет, за что он меня, Онуша? Что я ему сделал? Я к нему с открытым сердцем, коллега, а он… Приехал в Москву, думал: хорошие люди, студенты…
Онуфрий. Он сейчас, Гриша, сейчас! Послушай, Коля, если ты не извинишься сейчас перед моим другом, перед Григорием Ивановичем, то ты свинья и больше ничего, и я тебе не товарищ. Понял?
Глуховцев. Чего ему надо?
Онуфрий. Надо, чтобы ты извинился. Ты пьян и обидел его.
Глуховцев. Ну и пьян. Ну и обидел. Ну и извиняюсь. Как вы мне все надоели!
Онуфрий. Гриша, он извинился. Ты слышал?
Григорий Иванович. Слышал. Да ну его и вправду к черту! Мальчишка! Сопляк! Выпил две рюмки и насосался. Ведь если бы не ты, Онуша, я б его застрелил, как собаку, и вот все.
Онуфрий. Эх, Гриша, все мы люди, все мы человеки, да и собаку-то убивать надо подумавши. Поверь мне, оба вы, и ты и он, прекрасные люди; а просто так: роковая судьба и жестокое сцепление обстоятельств. (Тихо.) Ты знаешь, ведь он эту девчонку любит.
Григорий Иванович. Вот дурак! Отчего ж он раньше мне об этом не сказал? Очень мне нужна его Оленька. Разве я за этим приехал? Только ты один понимаешь меня, Онуфрий… Поцелуй меня, Онуша!
Онуфрий. С удовольствием, Гриша. Ты, ей-богу, лучше, чем ты сам об этом думаешь. Колька, иди коньяк пить!
Глуховцев. Где?
Онуфрий. Где? Вот, перед носом. Совсем ты, брат, разлимонился.
Григорий Иванович. Послушайте, коллега, я, ей-богу, не знал.
Онуфрий. Слышишь, Колька? Поди поцелуй его.
Григорий Иванович. Что ж, если от чистого сердца, я готов.
Онуфрий. Еще бы не от чистого! Ах, дети мои! До чего я люблю тишину, спокойствие и порядок. В небесах благоволение и на земле коньяк с сахаром и с лимоном.
Григорий Иванович. Ты поэт, Онуша! Ты, наверно, стихи пишешь. Прочти-ка, брат, что-нибудь такое, а?
Глуховцев(подходя). Где коньяк?
Онуфрий. Не дам, пока не поцелуешь. Что тебе, губ жалко, что ли?
Глуховцев. Ну ладно! Ты на меня не сердись, товарищ. Мне, ей-богу, нехорошо. Давай поцелуемся.
Григорий Иванович. И ты на меня не сердись.
>Целуются.
Онуфрий. Так, так! Действуй, ребята! И до чего приятно выпить теперь коньячку, — так это в романах только бывает. Ну, роман что? Роман беллетристика, а это, Гриша, — святая действительность. Кувырнем.