Я подумала, что кто-то, вероятно, тщательно склеил кусочки вазы, а потом покрыл ее слоем лака, чтобы Атуотер могла произвести свой фокус. Я повернулась, чтобы взглянуть на Ника. Он сидел с печальным выражением лица – отличный портрет сломленного человека.
Когда все в зале успокоились, и Атуотер отнесла на свой стол коробку с черепками, она опять вернулась на трибуну и сказала, обращаясь к судье:
– Я приношу свои извинения, ваша честь. Мне казалось, не было никакого другого способа продемонстрировать, насколько сильно было разрушено здоровье мистера Арнхольта.
Судья холодно на нее посмотрел и возразил:
– Еще одно подобное представление, и вы увидите, как быстро я могу прервать ваше выступление.
– Спасибо, ваша честь, – сказала Атуотер с покаянным видом и осталась стоять на трибуне. Она закончила свое выступление словами: – Леди и джентльмены, я удовлетворена тем, что, когда вы будете выслушивать показания обвиняемой, вы будете знать, что она способна на совершение проступков в сфере сексуальных отношений, на преступную халатность, на целенаправленное причинение эмоционального вреда. Вы заставите ее компенсировать урон, нанесенный моему клиенту, и накажете виновника по заслугам. – Она спустилась с трибуны и вернулась за свой стол, только шелковая подкладка ее юбки прошелестела, когда она проследовала мимо.
Мне потребовалась вся сила воли, чтобы лицо мое оставалось неподвижным. Как можно было доказать, что я не спала с Ником? Как можно было доказать, насколько сильно он был болен, когда обратился ко мне? Никаких, предшествующих моим, записей психиатра, никаких свидетельств об учебе в школе, никаких обвинений в употреблении наркотиков, никаких свидетельств о нарушениях дисциплины во время военной службы. Я молилась о том, чтобы мне была ниспослана сила, чтобы у Андербрука достало красноречия, хотя я и не верила в Бога и не очень была уверена в Андербруке.
После томительного перерыва на обед, во время которого Андербрук не мог усидеть спокойно, а я не могла есть, он выступил со своим вступительным словом. Он расстегнул пиджак, который едва сходился у него на животе. Брюки у него были такие длинные, что ниспадали гармошкой на ботинки. По его несколько повышенному голосу я поняла, что он нервничал. Он обеими руками вцепился в трибуну, чтобы почувствовать себя увереннее.
– Не правда ли, все мы были потрясены тем, что нам продемонстрировала госпожа Атуотер? Мы все ощутили, как мистер Арнхольт буквально разваливается на кусочки под влиянием грубой работы доктора Ринсли. Но каким бы ярким не было это представление, оно не показывает правды, как она есть. – Каждое свое слово он сопровождал глухим стуком по трибуне, чтобы слова его были весомее. Потом он указал на Ника. – Когда доктор Ринсли впервые увидела этого мужчину, он был более чем треснувшая ваза, это была уже расколотая ваза; она была склеена не лучше, чем та, что была нам сегодня продемонстрирована. Но расколот-то он был совершенно по-особому. Вы услышите показания о том, что мистер Арнхольт лгал, когда это было ему удобно; что он манипулировал женщинами, воровал у своих близких. Именно его болезнь – его способность лгать и манипулировать – и привела нас сюда теперь, а вовсе не лечение, проводимое доктором Ринсли.