— Понятно. Считай, что с этой задачей ты не справился.
— Что ж, тогда продолжим, — не моргнул глазом Алекс. — Где ваша Родина, Макс?
— О, господи, ну и вопросы.
— Мы можем прекратить, — дал задний ход Алекс. Было видно, что Макс слишком серьезно отнесся к
этой неудачной, видимо, затее.
— Нет, раз уж согласился. Для меня это действительно трудный вопрос. Но раз ты задал его, значит, ответ важен и для тебя. Где моя Родина? В Германии, где я родился среди таких же, как и я, немцев? В России, которую защищал от других немцев? В Америке, которая дала мне приют, возможность быть свободным и реализованным? Не знаю, что ответить тебе. Он задумался, теребя край скатерти.
— Может быть, вы человек будущего? Наверное, в будущем не будет этого понятия? — попытался помочь Алекс. — Границы раздвинутся, усовершенствуются средства передвижения… Будет выбран международный язык общения. Другая страна будет как. другой район своего города.
— Не знаю, не знаю. Наверное, человек считает Родиной то место, которое готов защищать. И тогда моя Родина несомненно Россия. А может быть, то, где он был счастлив? Это ведь не всегда одно и то же место. Я имею в виду, счастлив не секундами или днями, как бывает с каждым из нас. А счастлив в более широком и протяженным во времени смысле. Беззаботен, что ли. И это время, как правило, ассоциируется с детством. И в таком случае, понятие Родина, думаю, не исчезнет.
Он снова задумался, затем продолжил:
— Во всяком случае, в сорок пятом году я рванул именно в Берлин, чтобы увидеть улицу своего детства и постоять под окнами дома, где родился. Откуда увели моих родителей.
Он замолчал, погрузившись в свои мысли, и тихо добавил:
— Правда, это моя любовь к своей Родине обернулась гибелью лучшего моего друга.
На террасе повисла тишина.
— Прости, Макс, я не хотел напоминать тебе.
— Максим, вы совершенно напрасно столько лет вините себя в смерти Егора! — произнесла вдруг Марина и коснулась руки Макса. — Раз уж разговор коснулся этой темы, я расскажу вам. Сын добился, чтобы нам дали материалы «дела» Егора Петровича Хижняка. У нас ведь теперь гласность, перестройка и все такое. Я видела все бумаги, касающиеся Егора. На меня там тоже было «досье», и было хорошо известно, кем мы были друг для друга. Первый донос на Егора написал некто Ребров, служащий нашего конного завода. В те дни, когда Егор был в отпуске, он имел неосторожность поделиться чем-то, какими-то подробностями службы с нашим учителем, с Михалычем. Ребров подслушал и накатал донос. Кроме того, в руководстве Смерша очень неоднозначно относились к полковнику Игнатьеву. Он ведь был учеником Блюхера. И, соответственно, к Егору, как к его подчиненному. Он ведь ершистый был и колючий, наш Егор.