Девушки замолчали. Старик круто развернулся и направился назад к кафе. Богель все же не мог не отреагировать. Он поднял камень, швырнул вслед, но попал в витрину кафе. Стекла с грохотом посыпались вниз. Старик даже не обернулся.
— По машинам, — скомандовал офицер.
Настроение его явно улучшилось.
Когда они подъехали к огромной, побуревшей от времени, украшенной скульптурами арке ворот Сен-Дени, оказалось, что просторная площадь забита бронеавтомобилями и солдатами в серой форме. Солдаты лежали и сидели на асфальте, завтракали возле развернутых здесь же на площади полевых кухонь. Войска расположились так вольготно, будто находились на площади баварского городка, готовясь к параду по случаю какого-нибудь праздника.
Автомобили медленно продвигались к подножию монумента. Когда они добрались наконец до цели, капитан дал команду остановиться. Именно здесь была назначена встреча. Офицер закурил, глядя, как его солдаты выпрыгивали из машин, сливались с густой солдатской массой. Фотограф щелкал фотоаппаратом; то тут, то там яркие вспышки озаряли мужские лица. Одетый в военную форму, с черной кобурой на ремне, Тауб все равно казался банковским служащим, клерком, проводящим в Париже отпуск. Майор отметил, что фотографирует Тауб не всех подряд, выбирая высоких, ладно скроенных голубоглазых блондинов, преимущественно сержантов и ефрейторов.
Фотографии должны были символизировать красоту и мощь немецкой армии, объяснял он. Возле бронеавтомобиля остановился солдат, вежливо обратился к офицеру.
— Господин капитан, не угостите сигаретой солдата в честь взятия Парижа?
Капитан кинул короткий, внимательный взгляд на мужчину и ответил:
— Я не угощаю солдат. Разве что в честь взятия Парижа.
Их разговор никто не слышал: подчиненные капитана слились с плотной, ликующей людской массой. Капитан достал портсигар, протянул просителю. Движения пальцев — и на дно портсигара опустился скрученный в тугую трубочку бумажный листок.
— Благодарю, господин капитан!
Солдат отошел, затягиваясь. Капитан так же неуловимо быстро развернул клочок бумаги, пробежал глазами текст, защелкнул портсигар и развернул карту Парижа.
Отщелкав пленку до конца, Тауб вернулся к машине.
— Я должен доставить пленки к площади у оперного театра, — сообщил он. — Там собирают всех фотокорреспондентов. Фотопленки самолетом отправят в Берлин.
— Я поеду с вами, — обронил офицер. — Нас расквартируют в том же районе, так что заодно подыщем подходящее жилье. Подождем чуть-чуть: Богель встретил земляка. Я дал ему десять минут.
— Хорошо, время есть! — Фотограф облокотился на борт машины и мечтательно заговорил: — А ведь я был здесь прошлым летом. Тогда на мне были шоколадного цвета пиджак и серые фланелевые брюки. Меня принимали за англичанина, и все были со мной очень милы. Вот там, за углом, есть очаровательный ресторанчик, я приезжал туда на такси с черноволосой красоткой. Помню, она была в темно-синем платье, таком, знаете ли, скромном, закрытом, как у монашенки. Глядя на нее, не верилось, что какой-нибудь час тому назад она расточала мне такие разнузданные, изощренные ласки, какие только можно вообразить. и я знал, что из ресторана мы вернемся в мой номер, и она снова будет ублажать меня. О, француженки. — промычал он, прикрыв глаза.