Кажется, незнакомка тоже обратила на него внимание. Светло-карие глаза задержались на нем, и что-то такое мелькнуло в ее взгляде. Но что именно — он так и не понял. В следующее мгновение глаза были опущены и надежно спрятаны за длинными темными ресницами. Она прошла мимо, и он почувствовал легкий аромат ее духов.
Еще несколько мгновений Максим стоял соляным столбом, когда же осмелился наконец обернуться, незнакомка растаяла в толпе, будто и не было.
ОКТЯБРЬ 1945, Колыма
Осень была необычайно теплой. Даже в начале октября столбик термометра нередко поднимался до отметки плюс двадцать. Деревья, еще полные летней силы, никак не хотели желтеть, благодарно шумели густой листвой, обращенной к яркому солнцу, радуясь нечаянному, подаренному природой, продолжению лета.
Но этот поезд шел навстречу зиме. Каждая ночь была холоднее предыдущей. Ярко-зеленые листья деревьев по мере движения поезда становились все более бледными, жухлыми, тронутыми тусклой желтизной. Солнце уже не было ни ярким, ни теплым, как будто вся его сила осталась позади, в европейской части необъятной страны. Здесь же бледное малокровное солнце не нагревало крыши вагона, большей частью прячась за сизые тучи. Люди, которые радостно толпились первые дни пути у щелей, жадно вдыхая воздух, казавшийся упоительно свежим после изнуряющей духоты камер, теперь жались к середине, стараясь укрыться от все более сильных порывов холодного ветра, который пронизывал вагон перекрестным огнем.
Пересылка — небольшая приморская бухта встретила первой метелью. Снег еще не ложился, — ветер сметал его с примороженных охристых обрывов. Два ряда конвоиров с рвущимися с поводков охранными собаками, злобные окрики, удары прикладами каждого, кто хоть чуть замешкался, недостаточно быстро присел на корточки, недостаточно проворно поднялся.
Потом пять суток болтанки на махоньком пароходике, за бортом которого злобные серо-зеленые волны поднимались так высоко, что казалось, вот-вот поглотят судно в своей ледяной пучине. И опять бегом сквозь строй солдат, переклички, распределение по тем местам, где им предстояло выживать.
Польский ксендз, сосед по тюремной камере, который оказался с ним в одном вагоне, первые дни пути радовался как ребенок. Он радовался тому, что закончились изнурительные допросы, жестокие избиения, что теперь он точно знает свой срок — десять лет — и определенность всегда лучше неопределенности, и, в конце концов, десять лет, это не двадцать, как получили некоторые из сокамерников. Здоровый физический труд на свежем деревенском воздухе, — это не так уж плохо после невыносимой духоты тюремной камеры, после отупляющего бездействия. Да еще молитвы — разве можно не учитывать их укрепляющей силы? Он обязательно доживет до освобождения!