— Вам нужно на воздух! Вы можете идти?
— Да. Давайте уйдем отсюда. Я хочу домой.
— Я провожу вас, можно?
Они лишь кивнула. Они молча шли по улочкам Львова, желтые фонари освещали их путь.
— Ну вот и пришли.
Некогда красивый купеческий дом выглядел обветшалым, словно сгорбленный, никому не нужный старик.
— Квартира коммунальная, разумеется, — улыбнулась Виктория. — Но думаю, соседи уже спят.
Это прозвучало как приглашение. Максим взглянул в ее бледное лицо. Она молча кивнула.
Они на цыпочках прошли длинный коридор. Комната Виктории была в самом его конце. Она оказалась большой, какой-то многоугольной, с закутками и эркером, выходящим на улицу небольшим, увитым зеленью балкончиком.
Она отдернула тяжелые портьеры, распахнула окна и балконную дверь. Огромная круглая луна осветила комнату таинственным, тревожным светом.
— Садитесь, — она указала на диван, заваленный подушками-думками, одетыми в гобеленовое шитье. Рядом примостился круглый столик, стены украшали гравюры.
И, конечно, в этой комнате было пианино. Небольшой инструмент, скорее даже клавесин.
Она, перехватив его взгляд отрицательно качнула головой, указывая на стены. Ну да, уже почти ночь. Соседи.
На крышке инструмента стояла фотография в резной деревянной рамке. Юная девушка, даже скорее девочка лет пятнадцати-шестнадцати на ступенях Парижского оперного театра. Темные волосы, перехваченные на лбу широкой лентой, спускаются до плеч, милая улыбка полных губ, ямочки на щеках. И веселое, задорное, счастливое лицо. В углу фотографии стояла дата: 29 марта 1935 года.
— Это вы, Виктория. — скорее утвердительно произнес Максим.
— Нет, — помедлив, ответила она. — Это моя сестра Вера. Ее больше нет.
Ну да, судя по дате, этой девушке с фотографии должно было бы быть сейчас двадцать шесть, а Виктория выглядит гораздо моложе. Хотя там, на вокзале, в пальто и шляпке она так и выглядела. Но не спрашивать же о возрасте… И какая, в сущности, разница…
— Сколько вам лет, Максим? — тут же спросила она.
— Двадцать пять, — солгал он и тут же покраснел.
— А если честно?
— Двадцать, но разве это важно?
— Наверное, нет, — грустно улыбнулась она. — Вряд ли ваш возраст повлияет на нашу судьбу.
— Почему? — спросил он, чувствуя, как замерло сердце.
— Потому, что у нас не может быть общей судьбы. Этот вечер, и все…
— Но почему? Из-за моего возраста? Но это же ерунда! Разве возраст измеряется датой рождения? Я думаю, мне, как минимум, тридцать.
— Дело не в этом.
Она смотрела на него с какой-то непостижимо печальной нежностью. От веселой и самоуверенной женщины, которую он видел весь этот день, ничего не осталось. Перед ним стояла тоненькая, хрупкая девочка-подросток, очень испуганная кем-то на всю жизнь. Несчастная, одинокая, ищущая защиты и тепла, и любви. И отчего не разрешавшая себе ни любить, ни отогреться в тепле любимого.