Ну и, понятное дело, Игорь Кириллович о нападении на свой офис никому сообщать не стал, да и особых мер никаких не предпринимал, если не считать некоторого усиления охраны на входе. Хотя, похоже, от этого Кент словно почувствовал свою безнаказанность и окончательно поверил в то, что никакой Грант не законник, что он — обычный московский лох, которому Никон в свое время по какой-то ошибке дал слишком много власти. Ну что ж, бывают промашки и у самых великих людей. А дела с наркотиками у Кента шли, и похоже успешно, потому что он все больше и больше входил в силу, обзаводился новыми бойцами. И, становясь полновластным лидером солнцевской группировки, Кент одновременно все больше наглел по отношению к Игорю Кирилловичу. У Разумовского не раз даже возникало ощущение, что Кент не прочь подмять его под себя. Словом, назревала серьезная, даже чересчур серьезная разборка, которой Игорь Кириллович так долго старался избежать — ведь этот придурок Кент был посланником, представителем самого Никона, и поднять руку на него — значило бы поднять ее и на самого Никона. И это напряжение все копилось и копилось — до того самого момента, как Кент снова заявился к нему недавно — на этот раз как к смотрящему, которому подчинялась и его собственная, Кента, территория, равно как и прилегающие.
— Братва послала, — сказал Кент, вальяжно раскидываясь в гостевом кресле. — Они ж не знают, кто ты на самом деле… Короче, там пацанов развести бы надо. Сошлись две хевры из-за привокзального рынка. Целая война, гад буду. Трупаков уже штук двадцать, чувствуешь? Вот меня и послали за смотрящим. За тобой то есть.
Игорь Кириллович враждующие группировки развел без проблем — авторитет у него все еще был, несмотря на усилия Кента. И развел, и посидел, как положено, на импровизированном банкете в «подшефном» одной из группировок загородном ресторане «Русич». И тут, на банкете, Кент, подогретый алкоголем, снова прилип к нему. Подсел, будто по делу, зашептал, горячечно дыша в самое ухо:
— А все же не наш ты, чужой…
На что Игорь Кириллович, решительно отодвинув его от себя, сообщил, что даже рад, что он не «их», потому как с такой паскудой, как Кент, он не хотел бы даже нужду на одном поле справлять…Чем вызвал у Кента пьяный прилив злобной радости.
— Слушай, а давай стыкнемся, а? — вдруг предложил Кент. — Как мужик с мужиком? Хошь на ножах, хошь так, голыми руками. А? Ты и я — и никого больше. Кто победит, — тот и прав. Ну как?
Хоть и убийца был Кент, а не знал он, что предлагает Игорю Кирилловичу. Уж что-что, а науку драться на ножах он после Афгана мог бы преподавать в учебных заведениях, в том числе и лагерных, так что ни на ножах, ни врукопашную схватываться с ним Кенту конечно же просто не стоило бы. Но слово уже вылетело, и теперь Кента ничто бы не смогло остановить. Тем более что Кент был из породы лагерных психов, жаль, что Игорь Кириллович понял это далеко не сразу, во время одной из разборок, которой сам был свидетелем. Понял, когда увидел, как у Кента, только что нормального, спокойного, вдруг побелели глаза, а сам он весь затрясся от ярости, впадая в безумный транс. Сухой, жилистый, неестественно побледневший, он стал страшен, покрывшись вдруг своими вздутыми венами. Таких по зонам обычно зовут припадочными и нередко их опасаются даже самые проверенные бойцы — для такого психа убить человека — что таракана придавить. Но Игорю Кирилловичу он был не страшен. Во-первых, теперь он уже знал об этой особенности Кента, а, как говорится, предупрежден — значит, защищен. Во-вторых, Кент был слишком легок для настоящей схватки: сплошное теловычитание вместо телосложения. Так что если, не обращая внимания на его припадочную ярость, поймать Кента на кулак — угадать в сплетение ли, в подбородок, — он, конечно, отключится, и все разом будет кончено.