Я понимал, что мои родители тратят и без того скудные ресурсы семьи на поездки ко мне в госпиталь. На деньги, положенные мне за ранение, я купил подарки отцу и матери. Остальную часть денежной компенсации, полученной мной на дембель, я просадил за пару часов в кабаке Пулковского аэропорта. Меня пьяного поставили на эскалатор, который потащил мое тело на посадку. Но даже опьянение не помогло мне избежать ужаса от вида неумолимо приближающегося конца движущейся ленты. Я еще не умел прыгать на протезах и перешагивать. Это была моя первая встреча с миром, который меня назад и не ждал. Жизнь, к встрече с которой я оказался не готов, двигалась мне на встречу со скоростью эскалаторной ленты.
Через два месяца после выписки из госпиталя я восстановился в институте и продолжил очное обучение, с ежедневным, обязательным посещением занятий. Первый год я выдержал благодаря помощи друзей и злости на собственную беспомощность. Больше всего угнетало то, что в двадцать лет найти себе места среди своих сверстников и людей старше себя было проблемой. Первые отталкивали меня своей беззаботностью и беспечностью, вторые — молчаливым сочувствием и нездоровой конкуренцией. В двадцать лет — без профессии, без ног, какими качествами я должен был обладать, чтобы выстоять в этой борьбе?
Целеустремленность, направленная на борьбу с собственными слабостями, не всегда одинаково полезна молодым людям. Удержаться на грани, разделяющей два мира, не реально. Необходимо было четко определять свое место под солнцем: либо ты инвалид — с вытекающими отсюда последствиями, либо ты человек, посвятивший себя борьбе с самим собой. На этом пути мне не удалось избежать главной ошибки — первые пятнадцать лет после взрыва ушли на то, чтобы понравиться людям.
Я, как мог, занимался спортом. Научился ходить на протезах. Закончил успешно институт, устроился работать по специальности, получил квартиру, машину «Запорожец», по льготной очереди получил мебель. Жизнь моя наполнилась совершенно ненужными мне вещами. Они не только не облегчали мою жизнь, они превращали ее в ад. Абсолютно не приспособленные к моей жизни вещи, призванные облегчить и обустроить мой быт, вынуждали даже дома ходить на протезах. Элементарно — дверные проемы не позволяли ездить по дому на коляске. Я не говорю уже про ванную комнату и унитаз. Посещение этих мест сопровождалось сложными ритуалами жертвоприношений. Общество здоровых людей не оставляло мне выбора. Я вынужден был тратить свое здоровье на попытки выглядеть здоровым, каждая моя попытка приспособить окружающий мир к моим проблемам ставила меня перед искушением облегчить все происходящее вокруг меня. Но здравый смысл подсказывал: не делай то, что сделать легче всего — победи в борьбе с искушением. И я боролся. Это была моя война, победу в ней отнять у меня уже не мог никто.