Если бы я сказал, что действительно думаю, когда вижу таких ублюдков, то без мордобоя бы не обошлось. Но, к счастью, мы так наклюкались, что оба плюхнулись лбами в тарелки и очнулись только к утру с весьма распухшими физиономиями.
После опохмела Рогов пробормотал, что черт с ними со всеми, он перегонит в Красногорск эти разнесчастные полтора миллиона и пусть они, эти красногорские козлы, до гроба помнят его, роговскую, доброту. Он тут же набрал номер телефона главбуха и приказал оформлять «платежку».
После чего его высокомерие стало хлестать через край, и мне захотелось схватить его за шиворот и спустить с лестницы. А ведь был совсем другим человеком, когда вместе «челночили» шесть лет назад.
Рогов барином вошел в мою комнату и, подойдя к Галатее, мерзко расхохотался. Затем, прищурив глаз, заявил, что с такой штуковиной он был бы не прочь провести ночку. Кулаки мои непроизвольно сжались, и внутри напряглись все жилы.
— Послушай, а продай её мне! — осенило Рогова, и я почувствовал, как мой подбородок мелко затрясся. — Нет, в натуре! За такую телку я и пять кусков не пожалею.
Он дотронулся до её груди, и мои нервы не выдержали. Я коршуном налетел сзади и завернул ему руку. От неожиданности он вскрикнул.
— Не смей хапать! Не твое! — прошипел я ему в глаза и грубо толкнул к дверям.
Рогов униженно забормотал извинения, но так и не понял, за что его выставили. И уже потом, когда дверь за ним захлопнулась и стало неправдоподобно тихо, я присел на диван и крепко задумался. В ту же минуту непонятный страх охватил меня, и я не мог понять, откуда он взялся, этот животный испепеляющий страх. Но сейчас, конечно, знаю, что это были мои первые потуги к пробуждению.
Итак, мы остались вдвоем, и мне было страшно. Я был уверен, что напуган за нее, но теперь знаю, что это сама судьба решила рассчитаться со мной за сладкие годы забытья. Я посмотрел на часы. Было половина десятого. Затем мой взгляд непроизвольно упал на календарь, и я вздрогнул. Было двадцать седьмое июля и как раз девять тридцать… Именно этого числа и в это время ознаменовалось начало моего счастья, точнее — небытия. Вот же! Что бы это значило?
Кажется, я прокричал в спину Рогову что-то не совсем литературное, и мне вдруг сделалось ужасно стыдно. Я осторожно подошел к ней и вгляделся в глаза, чтобы определить, насколько больше она стала презирать меня после этой сцены. Я даже мысленно попросил прощения за эту свинью Рогова, но она была глуха, как никогда, и задумчиво смотрела в окно. Ко всему прочему, в её глазах читалась вселенская усталость, которая окончательно выбила меня из колеи.