Громко зовя Игоря, она выбежала со двора, добежала до стекловарни. Бывший танкист хмуро работал там, выдувая на конце длинной трубки прозрачные зеленоватые шары:
— Картышев, тут мне вещь толковую сказали, про Ингу.
— И что? — поинтересовался тот.
— Ты помнишь этого, детину, с Невы?
— Никиту Хомяка?
— Ну да, — кивнула Юля. — Ты помнишь, как он сюда примчался, потому что жена его предсказала войну, нападение на Гдов и поход рыцарей по Луге? Она ведь угадала, точно? Значит, может предсказывать! Так почему у нее про Ингу не спросить? Что мы теряем?
— Юра, — окликнул помощника Картышев, — прими стекло.
Симоненко большим ножом подрезал шар у трубки, зацепил клещами, быстро полосонул крест-накрест и стал разворачивать получившийся лист на смоченный водой верстак, а Игорь, вытирая руки, озабочено пошел на улицу.
— Костя, Росин! — он направился в сторону бумажной мельницы. — Ты мне нужен.
Девушка вернулась во двор.
— Ну как, боярыня? — поинтересовался гость.
— Я думаю, мужики сегодня или завтра съездят в одно место, постараются решить.
— Я тогда заеду еще раз на третий день, узнаю, как сложилось?
— Приезжай, — кивнула Юля.
— Хорошо, — боярин направился к коню, затянул подпругу, поднялся в седло. — Прощевай, боярыня.
— Варлам! — не удержалась девушка.
— Да, боярыня? — остановил коня тот.
— Я, наверное, сегодня перееду…
— Тогда с новосельем тебя, боярыня.
— Спасибо… — кивнула спортсменка.
Боярин Варлам Батов пустил коня в галоп. Юля проводила его взглядом и разочарованно покачала головой:
— Не приедет, — она вздохнула и с сомнением добавила: — Импотент…
* * *
Никита взял кадушку с похожей на содержимое выгребной ямы баландой и понес ее в соседний дом — свиньям. Смотреть на тошнотворное месиво он не мог даже краем глаза: там плавали какие-то рыбные ошметки, распаренная крупа, полупереваренные брюква, репа, морковь, склизкие соленые грибы и еще какая-то мерзость — но хрюшки ели это с таким удовольствием, что едва не нахваливали человеческим голосом. Как-то, в приступе самостоятельности, он попытался сварить им нормальный суп — жрать не стали.
Он вылил баланду в корыто, нервно передернул плечами, увидев, как розовобокое зверье с радостным повизгиванием накинулось на еду, отвернулся. Потрогал печь — теплая. Стараясь не думать о том, почему так происходит, он вернулся в свою избу, уселся перед окном и принялся законопачивать влажным болотным мхом щели между стеклянной рамой и стенами.
Все рамы и все стекла, которые оставались на автомобилях, провалившихся в шестнадцатый век вместе с людьми, он уже поснимал. Часть спрятал в лесном схроне на случай, если при очередном набеге не успеет снять эти, а четыре рамы со сдвижными стеклами, со своего собственного «Доджа», поставил в окна дома вместо той рыбьей кожи, что была натянута здесь раньше. Теперь изба имела двойные стекла, и тепло держала куда как лучше, нежели раньше. Вот только щели имело смысл забить, чтобы не поддувало.