* * *
Когда светлые ночные сумерки прозрачной дымкой легли на Белое озеро, Растопченко, набродившись по двору, вернулся в дом. В нижних сенях у холодной печки князь Никита Романович и Сома играли в шашки, усевшись на овчине прямо на полу.
— Ну, опять ты, Сома, пересилишь, — беззлобно пенял Никита, — вот опять прямо в дамки лезешь.
— Тут нужен ум, Никита Романович, — солидно отвечал Сома. — Ведь это ж вам не воевать, копьем да саблей махать. Думать надо. А вы все так и норовите, с наскока, на абордаж…
Никита рассмеялся. На втором этаже скрипнула дверь, на деревянной галерее, окаймляющей сени, появилась княгиня Вассиана и остановилась, глядя вниз. Ее тонкая рука со стягивающим запястье браслетом крепко сжала гривку резного конька, украшающего перила. Забыв о Соме, Никита вскинул голову, отбросил мешающие смотреть волнистые темные волосы со лба, и зеленющие глаза его под разлетом почти черных густых бровей вспыхнули золотистыми искорками, отражая мерцание восковых свечей в канделябрах и слюдяных фонарей, освещающих сени. Мгновение они смотрели друг на друга. Потом, отвернувшись, княгиня быстро прошла в соседние покои. Никита проводил ее взглядом.
— Ваш ход, Никита Романович, — невозмутимо напомнил Сома, словно и не заметив ничего. — Думать же надо.
— Да, — встрепенулся Никита и машинально передвинул шашку с одной клетки на другую.
— Вот уж пошел, так пошел! — завозмущался Сома. — Так не годится.
«Ого, — моментально учуял добычу Витя, — вот так дела. А братик-то князю рожки наставляет, или вот-вот собирается. Если на такое князю глаза открыть, это куда почище бабьих свар окажется…»
— Ты не шуми, Сома, — примиряюще успокаивал Никита своего партнера, — это не считается. Сейчас перехожу. Хотя по нынешним годам как раз в почете те, кто умеет в поддавки играть.
— Так они всегда в почете, — буркнул Сома. — Только нам такого не нужно.
— Ладно, ладно, не злись.
Витя прошел в господскую поварню, где им с Лехой отвели по лавке рядом с другими холостыми парнями, жившими на дворе князя.
Но в поварне еще вовсю шла работа: дворовые девки Груша и Стеша чистили поваренные котлы и перетирали посуду черненного устюжского серебра, чтобы убрать в поставцы.
Руководила ими ключница Ефросинья, дородная женщина лет сорока с полным румяным лицом. Тут же в углу старуха Лукинична перебирала свои травки. Ложиться спать еще и не думали.
— Ну, как, свен, очухался? — весело встретила его Груша. — Ух, и напужал ты меня. А дружок твой что по углам все мается? Поговорил бы с кем.
— Тебе бы только болтать, — одернула ее Ефросинья, — работай лучше, поспешай, время, чай, уже позднее. А то и Стешка вон едва поворачивается.