— Как скажешь, княже, — насупился Аника.
— Пойдем, — толкнул его в бок Козодой, — есть у меня кое-чего для тебя, по душе придется.
— А ее сторожите крепко, — распорядился Басманов. — Путы не снимайте.
— Как-то не по-людски все же, — заметил дружинник, которому выпало вести старуху в погреб.
— Много ты про таких знаешь, — напустился на него Басманов. — Сказано — не снимать путы, значит, не снимать!
Воин, придав лицу деревянное выражение, подтолкнул старуху:
— Пошли, старая. Видно, велики грехи твои, что князь так осерчал.
— Нет на мне грехов никаких, поганые дикари, — визгливо крикнула старуха и вдруг, проходя мимо Басманова, изловчилась и плюнула ему на сапоги, — Гореть тебе в аду, изверг!
На эту выходку воин отреагировал еще более сильным толчком, выпроводив пленницу из светлицы.
— Баню истопить, — распорядился усталым голосом Басманов.
Торговый корабль, принадлежавший сорокалетнему ревельскому купцу Глорму, заканчивая длительное путешествие по Балтике, шел к ливонскому порту. Хозяин посудины дремал на носу, усевшись на дощатый ящик, в котором лежали четыре мушкетона. Хвала Божьим угодникам — ни витальеры, ни ляхские разбойники не остановили каравана. Лениво попивая ячменное пиво, Глорм в уме подсчитывал барыш. Ему дела не было до смертоносного груза, что шел к магистрам. Три новенькие пушки и огненное зелье к ним — не совсем обычный груз, но платили за него втридорога, так что орудия вышли более привлекательным грузом, чем генуэзские крашеные ткани, пряности, да аглицкая парусина, обычный груз его корабля.
Глорм обожал каботажные плавания, предпочитая их пустому сидению в портовой конторе. Немножко опасности, свежий ветер в лицо, полная власть над тремя десятками разного рода людишек, и в конце — увесистый мешок золота, уважение и почет.
С недавних пор, впрочем, закралась в сердце купчины необъяснимая напасть. Безветренными лунными ночами впадал он в необъяснимую хандру, маялся и пил, беспокойно прохаживая от носа до кормы посудины. Никаких рациональных причин для волнения не было. Напротив, случись надвигаться шторму, или мелькни у горизонта безымянный парус, сулящий беду, и тоска куда-то девалась. А в скучные и рутинные ночи вновь подкатывала к горлу, хоть вой.
— Наверное, возраст сказывается, — ворчал Глорм. — Пора, пора уже на покой. Еще разок схожу в ливонскую землю, и все, становлюсь на прикол.
Не очень он представлял себе жизнь без моря, но знал — ко всему человек привыкает. Осядет на берегу, заведет себе чистенькую да гладенькую жену, богатый дом. Станет пить не с проходимцами из портовых кабаков и скучными купцами других гильдий, а с учеными людьми, знатными особами, падкими до бесплатного ревельского и морских баек.