По ту сторону крепости обнаружилось еще несколько густо обсаженных деревьями домов. Над крышей одного из них вился вялый дымок.
Не нравилось мне все это — рука ударила по рукояти ольхона, и он послушно запрыгнул в ладонь — ох, не нравилось. Больно тихо. И дымок над стенами дома без крыши… За спиной ощутимо напрягся Чегай. А ведь я так и не сказал ему, что видел на тропе охотников. Забыл.
Невольно пригнувшись, я сделал несколько осторожных шагов к дому, в зубах теплыми толчками застучал пульс. На дереве — в кроне — никого, на соседнем тоже пусто. Можно сделать еще два шага, и заглянуть в окно… Я коротким ударом вогнал ольхон в ножны и повернулся к Чегаю.
— Все. Нет больше никаких заречан.
— Почему? — он подошел, заглянул в окно… — Пожар?
— Пепелище. Гнилая труха так не горит. Здесь жили люди, — я показал на закопченные стены, оплавленные бронзовые листы. Крупные угли, оставшиеся от балок, еще дымились. — Вчера надо было приходить. Сегодня людей здесь уже нет.
«Есть!» — я даже не понял, откуда появилась такая мысль.
Дома в поселке не огораживались каменными заборами. Просто сад, в котором стояло пять каркасов от бывших жилищ. Деревья, кусты… За углом ближайшего дома… Заброшенного дома без крыши…
— Лунный Дракон! Смотри, магола! — Чегай выдернул крупный корень, принялся его очищать.
А я все смотрел и смотрел на угол дома, прислушиваясь к теплому пульсу зубов… Пот… Пахло потом, шерстью, свежей влагой… нет, не влагой… легкий запах молока с острым привкусом страха… Ткань… Едковатый запашок застарелого пота, и свежий, чистый, молочный… Они смешивались, создавая букет, который мог принадлежать молодой девушке, уже созревшей для рождения детей, но ни разу не побывавшей в руках мужчины и одновременно мужику с усталым, не способным скрыть себя телом, из каждой поры которого выделяется неусвоенная органика… Двое?
Я думал, пытался осознать свои мысли… Еда? Кто-то молоденький и вкусный, и еще один, старый и жесткий. При таком подходе к запаху все становилось понятным. Там прячется девчонка и дед.
В те минуты я и не подозревал, что застыв, как истукан, и вперив взгляд в угол дома, затеял психологический поединок. А поскольку о поединке не подозревал, то его не трудно было и выиграть: спрятавшиеся заречане не выдержали, и вышли из укрытия.
— Эй, вы кто?
Все оказалось совершенно точно: приземистый, на голову ниже меня, широкоплечий дед в серой от возраста рапсодии, с длинным копьем в руках, и хорошо сложенная девушка лет двадцати с чуть раскосыми серыми глазами. Девушка держала в одной руке ольхон, а в другой кувшин, такой же как у меня. Объединяли их прически — густые копны черных кудрей, и красные шерстяные браслеты от запястий до локтей, плотно обтягивающие руки. Дед выглядел заметно моложе своих лет, а девица — заметно старше… А еще они были голодными. Это придавало аромату девушки удивительную чистоту и обаяние. Дед все равно пах неприятно. Старость не радость.