— Нет, Эдди! — она схватила его за плечи и заставила посмотреть ей прямо в глаза. — Я делаю это не из-за моды! Я действительно так считаю!
Он молча смотрел в ее серьезные глаза.
— Да, — он кивнул, — ты действительно так считаешь. Я в этом уверен.
Он зашнуровал второй ботинок и, повернувшись к ней спиной, стал спускаться по винтовой лестнице к входной двери. Она смотрела ему вслед, раздираемая противоречивыми чувствами.
— Подожди! — крикнула она ему вслед. — Не уходи так! — Она побежала за ним.
У входной двери он повернулся и посмотрел ей в лицо.
— Знаешь, что я действительно думаю обо всем этом, Мак? — сказал он. — Это чувство вины. Ты никогда не любила этого парня! Ты сваливаешь свою вину на всех. И знаешь, смерть не делает его праведником или святым. Но ты не можешь с этим примириться. Ты должна это как-то обставить! «Наркологический Центр имени Элистера Брайерли»…
— Мы помогаем вылечиться молодым наркоманам! — сказала Маккензи. — Я пытаюсь бороться с человеческими страданиями — что в этом плохого? И может быть, мне удастся хоть немного помочь беднякам в Лос-Анджелесе — я просто хочу попробовать! Ты должен уважать меня за это…
Эд открыл дверь. Они на мгновение замерли на пороге, глядя друг на друга.
— Так что? — спросила она. — Я не собираюсь тебя задерживать. Иди! Иди и делай свои доллары на Седьмой авеню.
— Мак, не уезжай в Лос-Анджелес, — тихо сказал он. — Это безумие! Ты заблуждаешься, ты подрываешь все…
— Вот именно! — Она слегка подтолкнула его. — Заблудшая Маккензи — это я! Золотое сердце и либерально-хипповые воззрения никуда не годятся, если ворочаешь миллионами и имеешь сына-лорда, но меньше всего я этого хотела…
Он подошел к лифту. Когда она закрывала дверь, он крикнул:
— Позвони, если я тебе понадоблюсь!
Она крикнула в ответ через закрытую дверь:
— Ты мне не понадобишься!
У нее осталось время только на то, чтобы схватить Джордана, попросить швейцара вызвать для нее такси и, заплатив водителю пятьдесят долларов, просить его как можно быстрее домчать ее до аэропорта. Почему-то она всю дорогу плакала. Они еле успели на самолет.
Было пять часов утра, и огонь в камине стал гаснуть. Корал принесла пачку газет и сунула в огонь, который с радостью начал их пожирать.
Путешествие было совсем не похожим на другие. Галлюцинации не были столь вульгарными. Мысленно она все видела в другом свете. Она смотрела, как огонь играет оранжевым, красным, желтым — это были цвета, немодные в нынешнем сезоне. Она нахмурилась. В огне она видела лица людей, связанных с модой, тех, кого она знала, причем как мертвых, так и живых. Газеты кончились, и она, не думая, бросила в огонь дорогую лакированную шкатулку. Огонь может разрушать, но в нем иногда рождается что-то совершенно новое. Она жалела, что не может разрушить свою прежнюю жизнь и создать что-то абсолютно новое. Мода всегда была смыслом ее жизни. Может быть, зря? Она бросила в огонь свою черную шаль. Однажды она сказала: «Париж мертв». Может быть, и мода тоже мертва? Она бросилась к своему шкафу и вернулась с охапкой одежды, чтобы бросить ее в пламя. Из пепла возродится Феникс, думала она. Одно за другим она кидала в огонь платья от Шанель, Диора, Норелля, Галаноса и Холстона. Прекрасно вспыхивала тонкая замша. В огне перед ней оживала история моды. Создатели коллекций, как надменные манекенщики, уходили по подиуму в бесконечность: Живанши, Унгаро, Филипп Ру. Одежда различных фасонов смешивалась в ее затуманенном мозгу, взрываясь яркими цветами. Глядя на них, она нахмурилась: «Все не так! На дамах 1930 года туалеты шестидесятых годов, а стриженые девушки двадцатых носят платья Мэри Квант и Курреж!»