Элистер все время чем-то поражал ее, а сейчас занимался ее внешностью. Он словно видел сквозь одежду, купленную в дешевых магазинах, и волочащиеся по полу шали, какой Маккензи была под ней: девушкой, которая самоуверенна во всем, кроме того, что касается ее внешнего вида.
— Если бы ты только могла сбросить тридцать фунтов, Маккензи, — так он начинал большинство их дискуссий.
И она знала, что он прав. Она также знала, что очаровывает его и приводит в веселое настроение. Он тоже очаровывал ее своим потоком проектов, начиная от их совместной работы на заброшенном золотом прииске Сан-Франциско и до устройства гостиницы в Шотландии, где подавали бы завтрак в постель. Несмотря на некоторое безумие, которым они оба отличались («Мы — эксцентричные натуры!» — уверял он ее), Маккензи представляла, что он совершеннейший англичанин, с его небрежно причесанными белокурыми волосами и бледно-голубыми глазами. В нем было все, чем не обладала она: худоба, умение разговаривать, бледность и аристократизм. Ей доставляло удовольствие быть с ним. Его постоянные попытки соблазнить ее вызывали даже симпатию.
Она рассказала о визите Реджи, пока он готовил малокалорийный салат к обеду.
— Я могла бы придумать одежду, которая расхватывалась бы мгновенно, — говорила она ему, лежа на тахте. — Я знаю, какие цвета нравятся девушкам, какие формы, какие детали, все! Я ищу только понимание и никак не могу найти!
— Надо постараться! — сказал Элистер.
— Но они обязательно найдут способ надуть меня, — сказала Маккензи, — они всегда так делали. Мне никогда не доставалась моя доля конфет на Халлоуин или моя треть гелт на Хануку.[15]
— Я не могу представлять твои интересы, если ты боишься своих братьев.
— Боюсь этих двух тупиц? — вскричала она. — Я просто не хочу потратить остаток своей жизни на войну с ними!
Элистер включил радио. «Супримс» причитали: «Вернись в мои объятия». Она расслабилась на кушетке, хрустнув пальцами. Она навела порядок в хаосе его студии, собрала в одно место все старые журналы «Биллборд» и «Вэрайети», сложила как надо груды пластинок. Его квартира представляла собой маленький оазис в ее беспокойном мире, включавшем квартиру на четверых, школу, работу в баре и семейные воскресенья.
После ужина они курили его особый джойнт, передавая сигарету по очереди друг другу. Он выключил свет и включил психоделическую лампу,[16] с ее легкими выбросами разноцветных лучей с кончиков пластмассовых листьев. Он зажег несколько ароматизированных свечей, наполнявших комнату запахами черники, корицы и мускуса. Маккензи тихо захихикала.