Возникла непредвиденная пауза. Что бы сделал в таком случае Соломон, царь Фёдор не знал, а самому ему судить, похоже, ещё не доводилось. Я наклонился и тихо подсказал:
— Пусть дьяк прочитает, — я хотел сказать «следственное дело», но вовремя поправился, — сыскную грамоту.
— Читай сыскную грамоту! — велел Фёдор пришедшему вместе с конвойными стрельцами человеку.
Тот поклонился царю земным поклоном и забормотал что-то невразумительное.
— Громче говори! — рассердился царь.
— Грамоте не разумею, — наконец внятно сознался он.
Фёдор Борисович нахмурился, но никак не прокомментировал это заявление.
— Пусть позовут того, кто проводил сыск и пытку, — опять подсказал я, — и принесут все бумаги.
Царь приказал. Неграмотный чиновник бросился выполнять повеление. Пока шли переговоры, мать с сыном немного пришли в себя. Женщина, обняв парня, гладила его лицо руками и тихо всхлипывала. Иван Опухтин неподвижно стоял, понуро опустив голову. Не поклонившись сразу царю, он так и не исправил ошибки и казался ко всему, кроме матери, безучастным.
— Подойди сюда, — позвал я его.
Парень вздрогнул, отстранился от матери и, тяжело ступая закованными в кандалы ногами, подошёл к трону. Теперь у него, наконец, хватило такта и ума низко поклониться молодому русскому царю.
— Говорил ты что-нибудь против государя? — спросил я. — Есть на тебе крамола?
Опухтин поднял голову и прямо посмотрел на нас:
— Нет на мне крамолы, — твёрдо ответил он.
— А по что на тебя была ябеда? — быстро спросил Фёдор.
Осуждённый смутился и отвёл взгляд. Ничего более неудачного для защиты придумать было нельзя. Смущением Иван косвенно подтверждал свою вину. В этот момент из-за его спины раздался спокойный и усталый голос матери:
— Девку, государь, с боярским сыном не поделили.
Иван вздрогнул, залился румянцем и опустил голову.
Лицо царя просветлело. Мотив коварства из-за любви был ему понятен и всё объяснил.
— А зачем на дыбе в крамоле признался? — насмешливо спросил он.
— Пытали не по правилам, — не поднимая головы, отозвался Опухтин.
— Как так? — не понял я.
— На дыбе без перерыва, по одному языку.
Я сначала не понял того, что он сказал, но тут уж мне объяснил царь. Пытать по Судебнику можно было после обвинения не одного доносчика, т. е. «языка», а не менее трёх свидетелей, и пыток можно было производить не более трёх, с недельным перерывом после каждой.
Дьяк с документами задерживался, но материалы дела государя больше не интересовали.
— Освободить и отпустить, — приказал он конвойным стрельцам. — А ты иди с Богом и зла на сердце не держи, — добавил Федор, обращаясь к Опухтину.