Скоро я совсем изнемогла под его ласками и уже ничего не могла с собой поделать. Теперь он мог совершить со мной всё, что хочет, и я не только не сказала бы ему «нет», я сама больше него хотела этого. Все это была словно какая-то сладкая пытка, которой нет конца.
Уж чувствуя, что сейчас сама начну молить его лечь на меня, я не знаю почему, прошептала:
— Барин, ты же сам обещал меня пожалеть…
Он замер, отпустил меня, откинулся на другую сторону постели и как-то разом сник. Было, похоже, будто из него как из проколотого бычьего пузыря вышел весь воздух. Сначала я даже обрадовалась его послушанию, но потом испугалась, что теперь все кончится. И опять, помимо своей воли, сказала:
— Если ты обижаешься, я согласна…
Он ничего мне не ответил и начал гладить мои ноги. От ходьбы босиком, ступни были грубые, в цыпках и мне стало неприятно, что он их увидит. Я невольно поджала ноги. Он их не отпустил, держал меня за щиколотки и пополз ко мне по полатям. Я увидела его лицо у себя между колен и попыталась их сжать.
Тело мое будто обожгло его горячее дыхание. Я, со стоном, откинулась на постель, а он начал медленно разводить мои ноги. Я уже ничего не понимала, мне не было стыдно, хотелось только одного, чтобы скорее все кончилось. А он меня все ласкал, медленно подбираясь к самому стыдному месту.
Я почувствовала, что у меня закружилась голова, и все помутилось в глазах. Не знаю, что он еще со мною делал. Очнулась я только тогда, когда он поднял мне голову и напоил квасом.
За окном уже светало. Сил у меня не осталось даже прикрыться. Мы так и лежали рядом, лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза. Потом он взял какую-то желтую трубочку, выдавил из нее белую сметану и намазал меня и себя.
— Это чтобы нас с тобой не кусали комары, — объяснил он, потом обнял меня, поцеловал, и как лежал на боку, закрыл глаза и заснул.
Я долго смотрела в его лицо. Алексей Григорьевич во сне хмурил брови, а губы у него были детские, обиженные. Он казался таким хорошим и добрым. Однако я все равно проверила пальцем, не сделал ли он чего со мной, пока я была без памяти. Потом наклонилась к нему и, благодарно, поцеловала в щеку. Он улыбнулся и, не просыпаясь, ответно чмокнул меня в нос.
За окном птицы подняли утренний гомон. Спать я совсем расхотела, тихо встала и настежь открыла окно. Утро было холодное, туманное. Воздух приятно холодил разгоряченную кожу. Я чувствовала, что у меня сильно распухли губы, а соски на грудях стали большими и твердыми как вишни. Алексей Григорьевич почувствовал сквозняк, завозился на полатях и натянул на себя одеяло. Тогда я надела рубаху и тихо, на цыпочках, вышла из его комнаты.