Жанне пришлось расстаться со своей лучшей подругой Юлькой. Ее муж капитан Шорохов никак не мог бросить Тимура Гарина, а Юлька не могла бросить мужа и потому осталась командовать валькириями, которые предпочли не покидать Белый Табор.
Юлька даже всплакнула немного, прощаясь, а Жанна держалась, как истинная воительница, сурово и гордо.
– Не навсегда расстаемся. Подумаешь, какие-то триста километров. Я вообще подумываю о кругосветном путешествии.
– Это же все-таки золотая лихорадка, – возражала Юлька. – Бандиты, голодные толпы, солдаты… Каждый день сообщают об убийствах и столкновениях. А солдаты вообще расстреливают всех, кто попадает к ним в руки.
– Ничего, я везучая, – ответила на это Жанна, теребя ремень автомата и поглядывая на притороченный к седлу подсумок с запасными магазинами и гранатами.
* * *
Когда пешая колонна валькирий во главе с Жанной на лошади и Женькой Граудинь на верблюде двинулась на север, чтобы обойти Москву стороной, Вера Красных трижды перекрестила то ли Жанну, то ли Королеву и шепнула: «Я буду молиться за вас».
Как раз в этот момент Жанна оглянулась и, увидев жест подруги, подумала: «Лучше бы патронов побольше».
Патронов было мало и, нарвавшись на более хорошо вооруженных людей, отряд мог здорово пострадать. Так здорово, что вполне могли оправдаться мрачные пророчества Веры и предчувствия Юльки.
«Я везучая!» – повторила про себя Жанна, но рука ее непроизвольно потянулась ко лбу, и предводительница валькирий размашисто перекрестилась, неизвестно почему сложив пальцы по-староверчески.
Бунт в Лефортове назревал с того дня, когда в Шамбале нашли золото. Сидеть в камере в то время, когда другие богатеют за считанные дни, просто нестерпимо.
А когда Лефортово осталось единственным действующим следственным изолятором в Москве – на другие не хватало охраны – ситуация осложнилась еще больше. Сюда бросали всех – от мелких нарушителей, арестованных только потому, что так захотела левая нога патрульного офицера, и до серьезных бандитов, которые уверовали в то, что власть в Москве уже перешла в руки мафии – а это оказалось не совсем так.
Однако к тому было близко, и Шаман – самый авторитетный из бандитов, отдыхающих в лефортовских камерах – просто бесился оттого, что кто-то на воле проворачивает такие дела, а он остается в стороне.
И тут в Лефортове появился молодой человек спортивного вида в штатском, который попал туда не как арестант, а через парадный вход, предъявив удостоверение сотрудника возрожденного комитета государственной безопасности.
Этот молодой человек вызвал Шамана на беседу и как бы между прочим сказал негромко: