Возникла тяжелая пауза. Владимир напряженно думал.
— Ты, Алешка, говорить умеешь убедительно очень, — сказал он наконец. — Тебе бы послом в иные страны ездить. Потом эти страны можно было бы голыми руками брать. Но что-то не верится. По-моему, Ярослав — очень недалекий. И не очень добрый.
— Ты тоже был в его возрасте не очень добрый.
С этим спорить было бы глупо.
Итак, если верить Александру, а верить ему следует, поскольку нужно же в этом мире хоть кому-то верить, Ярослав стал опасен. Дело не в том, что он захватит всю власть по смерти Владимира. Как бы он сейчас не попытался ее захватить, при жизни Владимира. Не на это ли намекает поповский сын? Хитрый народ эти греки. Ну, Александр грек только наполовину. Но проницателен, не откажешь ему в этом. И ни разу еще не подвел. Верен слову.
О Содружестве Неустрашимых Александр не сказал Владимиру ни слова. Владимир был ему за это очень благодарен. Сказку о Содружестве уже год, как рассказывали друг другу члены киевской знати. Куда ни глянь — везде рука Содружества. Надоело. О печенегах в Киеве — тоже смолчал, хотя печенеги давно всем поперек глотки, шляются большими группами, лупят в свои доски, бац, бац, пританцовывают, говорят громко, разбоем балуются, слова им не скажи. Но — смолчал Александр. Умен.
* * *
Сначала пошел дождь, и улицы стали мокрые и холодные, и босые ноги тут же замерзли. Это было неприятно, но переносимо. Но потом вдруг какая-то толстая тетка закричала истошно, «Смотри куда прешь, мерзавец, сопляк, гаденыш малолетний, чтоб тебя разорвало, подлец, хорлов сын!» и стало совсем грустно. Илларион вынул из-за пазухи пряник и решил его для поднятия настроения съесть. Он очень спешил, потому что Отец Ипполит велел вернуться в полдень, а полдень давно прошел. Можно будет что-то соврать, конечно, мол, я не знал, что полдень прошел, но Ипполит всегда знает, когда ему врут. Взрослым он за это ничего не делает, хотя взрослые врут ему постоянно и увиливают, объясняя, почему не могут дать деньги на церковь и почему так редко ходят на исповедь. А дети врут реже, поскольку чтобы соврать, нужно говорить, а Ипполит не любит, когда дети говорят. Он вообще не любит детей. И дерет их за уши. Когда я вырасту, подумал Илларион, я буду всех детей очень любить и всегда давать им пряники, и не один, как Ипполит, он просто скупердяй, а несколько каждому. А может и нет. А может я также буду их ненавидеть, как Ипполит. Наверное, его тоже какой-нибудь взрослый, у которого он жил, обижал все время ни за что, и он теперь берет свое, а я буду брать свое, и так все время, до самого конца света, все берут свое, и поэтому у всех такие недовольные, мрачные лица, а в головах невежество и дурь. Когда же я вырасту наконец? Мне сейчас десять. Значит, скоро будет одиннадцать, а потом еще и двенадцать, и так далее, пока не будет шестнадцать. Это долго ждать надо. А пряник я уже съел. Даже не заметил.