— Оторви кусок материи, скрути, и дай ей в руки. Она знает для чего.
То есть, я предполагаю, что она знает, подумал Хелье, а может и не знает, надо будет объяснять дуре. В Старой Роще она всего шесть месяцев провела.
Ингегерд забралась на подоконник.
— Приветствую, — сказала она, глядя на Хелье большими глазами.
— Поворачивайся арселем к белому свету, — сказал Хелье. — И становись мне на плечи.
Ингегерд помнила, оказывается, уроки Старой Рощи. Держась за веревку, она осторожно ступила сначала одной ногой, потом другой, на плечи Хелье, а затем съехала вниз и оказалась сидящей у него на плечах и шее. Обернув скрученный лоскут вокруг веревки, она взялась за оба конца — получилось что-то вроде Скользилки Свена. Живот ее, выпуклый, надавил Хелье на затылок.
— Гадина, — сказал Хелье. — Пузо тут твое еще… мерзавка…
Перебирая руками, он начал спускаться и вскоре достиг земли. Присев, он позволил Ингегерд слезть с его шеи. Увидев их обоих на земле, Ярослав, лихо перепрыгнув подоконник, быстро съехал по веревке вниз.
И только после этого Гостемил, все это время державший перерезанную свердом веревку в кулаке, выпустил ее и огляделся.
Двое татей лежали на полу оглушенные, в некрасивых позах. Отходный бочонок в углу упал и расплескался. За окном занимался противный, хмурый рассвет.
Хочу цветов, хорошего вина, и взморье, подумал Гостемил. Скаммель поудобнее, или лежанку. Фолиант какой-нибудь. Сколько мерзости кругом, а? Сленгкаппу мне князь порвал… оторвал кусок…
Он скинул сленгкаппу и выглянул в окно. Три фигуры быстро двигались вдоль Безымянного Ручья к оставленной им, Гостемилом, лодке.
Ну вот, подумал Гостемил. Оставили меня одного, мол, выбирайся, как хочешь. Что ж. Попробуем выбраться. Только бы драпежник не повстречался по пути. Лучше умереть от сверда, стрелы, или вселенской тоски по прекрасному, чем от драпежниковых когтей. Как-то унизительно. А, кстати, Хелье говорил ли что-нибудь о том, что делать с драпежником по окончании дела? Вроде нет. Так ведь и будет животина безмозглая шастать по всей локале, пугать народ и фауну, пока не околеет к лешему от первых же морозов. Медведи и те, даром что шкура толстая, тяжелая, зимой в хибернацию уходят, запасясь силами да жиром, а драпежник что — грива да кисточка на хвосте, больше для представительности, чем от холода.
Он спустился вниз. Человек шесть заняты были баррикадированием прохода, рассчитывая, очевидно, отсидеться в крепости, пока человекозверь, он же драпежник, не покинет местность.
— Зря стараетесь, — сказал Гостемил.
Все обернулись к нему.