Честно говоря, Лизу эти приступы не очень-то и тревожили. От нескольких досвадебных поцелуев у нее осталось только равнодушие да кисловатый табачный привкус на губах. Неприязнь появилась позже, и она хорошо помнила, в какой именно момент это произошло.
Свадьбы, собственно говоря, у них не было. После мендельсоновского марша, пропиликанного раскормленными грибоедовскими скрипачами, и нескольких обязательных бокалов шампанского он поручил своему угрюмому компаньону, единственному участнику церемонии со стороны жениха, развезти погрустневшую Лизину мать и удивленных подруг-учительниц по домам. А сами молодожены отправились в аэропорт, сели на самолет, перенеслись в Амстердам и поднялись на борт теплохода «Астра», отплывавшего в круиз вокруг Европы. У них была огромная каюта-люкс с гостиной, кабинетом и спальней, где стояла широкая привинченная к полу кровать. Впервые за все время их знакомства он, теперь вот вдруг ставший ее мужем, был без радиотелефонов – без черного и даже без красного.
Теплоход тихо отстал от причала. Пока они ужинали в еле заметно покачивающемся ресторане, огни города канули в черную воду – и только непотопляемая лунная дорожка, извиваясь и дробясь, стелилась за кормой. Потом муж плескался в ванне, а Лиза лежала под душистой простынью и без особого трепета ждала его выхода, пытаясь из своего небольшого женского опыта сопрячь для первой брачной ночи что-нибудь сдержанно-нежное, как еще совсем недавно из нескольких старых нарядов она старалась составить нечто новенькое для вечера в клубе. Нельзя сказать, что она в те минуты не испытывала к мужу никакого влечения, но это был не порыв, а некое подневольное любопытство.
Он вошел – от его влажного разогретого тела поднимался легкий парок – и Лиза, впервые увидев эту клочковатую черную поросль дурно остриженного ризеншнауцера, сразу же почувствовала внутри себя, в том месте, где обычно теплится нежность, ноющую неприязнь к мужу. А его неестественно вздыбленная плоть (он, как потом выяснилось, сделал себе специальный укол) вызвала у нее только ужас. Первая ночь превратилась в мучительство, как, впрочем, и все последующие ночи вокруг Европы. Утром, умываясь, она неизменно находила в пластмассовом ведерке аккуратно завернутые в туалетную бумагу пустую, надломленную ампулу и одноразовый шприц.
– Ты болен? – Спросила Лиза, когда он, отмучив в очередной раз ее и себя, курил в постели.
– Если усталость это болезнь, то – да, болен, – ответил он обычным монотонным голосом.
– Может быть, пока ты не поправишься, нам надо быть осторожными?