Сначала Дежнев, вчера Лаптев, сегодня Седов. Нет, не тщеславие заставляло его так думать, но лишь новое ощущение времени, возникшее у входа в океан, у этого порога, через который люди до сих пор переступали один или два раза в столетие.
Он, может быть, последний, для кого этот берег – пустыня. Завтра, – он верил, – сюда придут пароходы, и у новых причалов будут скрипеть лебедки…
И вот бежит Седов по берегу. Иногда он должен карабкаться на крутой обрыв, осыпающийся прямо в море, иногда сбегает к воде, однообразный шум которой так постоянен, что неприметен уху.
Половину дороги он уже пробежал, и в его распоря» жении больше часа. Он позволяет себе небольшие передышки, когда идет шагом и переводит дыхание. Иногда он насвистывает – все тот же привязчивый мотив петербургского романса: «Судьбы полет, судьбы полет!..»
Но его самоуверенность испытывает первый удар, когда, перевалив через крутой мыс, он оказывается перед препятствием: в море впадает речка. После минутного раздумья Седов идет в воду, благо сапоги высокие. Но, пройдя три шага, он убеждается, что сапоги для этой речонки все-таки коротки – вода уже дошла до пояса, а дальше – глубже, и течение может унести в море.
Возвратившись на берег, присаживается. Он видит, что препятствие серьезнее, чем можно было думать. Речка бурлива и глубока. Возвращаться назад? А эти дьяволы – хронометры. Он представил себе красный ящик с пружинами, в котором, заботливо уложенные, покоятся три небольших мерно постукивающих прибора.
И он вскакивает и бежит вверх по течению речки, теперь уже без песни, не на шутку встревоженный. Он пробегает версту, вторую, третью, но брода не находит. Тут он вспоминает, что удаляется от цели и, повернув, устремляется к морю… Счастливая мысль приходит ему в голову: воспользоваться баром реки, той песчаной насыпью, которую река нанесла в море перед своим устьем. Это возвращает ему уверенность и веселое настроение, он замечает, как красива тундра, местами еще покрытая снегом, а кое-где разукрашенная тысячью маленьких разноцветных цветков.
Вернувшись к устью, он решительно входит в море и пробует перейти на другую сторону реки перед местом ее впадения. Через минуту вода уже по грудь ему, быстрое течение уносит песок из-под ног, и он замечает, что против желания удаляется от берега. Вот ему уже приходится не итти, а плыть. Упрямая сила толкает его в море. Он решает вернуться. Он борется с течением, а главное – с предательской зыбкостью дна. уплывающего в море почти так же стремительно, как вода реки.
Наконец, он снова на берегу. Теперь ему уже приходится сесть не для раздумья, а чтобы передохнуть. Он не только промок, но и замерз. Ему нужно крепко сжать челюсти, чтобы заставить подбородок не дрожать. «Что делать?» – думает он, не забывая о своих хронометрах. Какое-то чувство подсказывает ему, что выход где-то здесь, рядом с ним, он в этом убежден, потому что принадлежит к людям с неиссякаемой, неугомонной энергией. И когда, полубессознательно, он обводит глазами берег, где на песке валяется различный океанский хлам, то замечает несколько бревен, чернеющих под обрывом в тридцати шагах от него. Может быть, сто лет назад, где-нибудь в тайге, у верховьев тысячеверстной сибирской реки, оторвался кусок берега, подмытый медленной разрушительной работой течения, и несколько деревьев, все более чернея и отяжелевая с годами, совершили неторопливое путешествие в океан, чтобы еще через некоторое время быть выброшенными на этот пустынный берег, где из них человек может связать плот. И вот Седов катит бревна к реке и спускает два из них на воду. Затем он расстегивает свою кожаную куртку и достает глубоко запрятанные часы. Взглянув на них, убеждается, что хронометрам осталось жить немногим более получаса. В его руках довольно толстый шнурок от часов – это единственное, чем он может связать бревна.