– Такая исключительно добрая барышня, так правильно… так правильно, сношаться рукой, ах, это очень приятно… ручное совокупление… это прекрасно… это очень приятно, приятно, приятно… вверх, теперь вниз… снова вверх, опять вниз… ему это так приятно, добрая барышня, быстрей, быстрей, уже подкатывает, уже подкатывает, у-у-уже по-по-подкатывает…
Я не ощутила почти ни капли, но он всё же должен был остаться удовлетворённым. Напоследок ещё раз скрутив его тонкую нитку, как обычно выкручивают бельё, я отпустила её. Он быстро запахнул полы крылатки и, точно собачонка, лизнул мне руку. Он внушал мне некоторый ужас, но одновременно вызывал жалость.
– Ты славная, славная ты… по-попадёшь в рай!
И с этими словами одним прыжком скрылся в кустах. Я пришла в ярость оттого, что маленький скряга ещё и надул меня, но тут из листвы вылетело что-то блестящее. Это оказалась крона, которую я с радостью подобрала. Мне было чему удивляться. Бедный маленький человек, похожий на безумца или дурачка, и уж наверняка не настоящий мужчина, отдал мне свою последнюю и надо думать единственную крону! Как же он, должно быть, изголодался по женщине. Он, вероятно, совершенно не мог сношаться по-настоящему.
Таким образом, человечек оказался первым из многих, кому я впоследствии «спустила» в Пратере. Этим я худо-бедно в течение долгих недель зарабатывала себе на хлеб. Редко кто-нибудь из них требовал большего, но так же редко я больше получала. Это были преимущественно несчастные люди, очень грязные и опустившиеся, но редко кто из них вёл себя грубо со мной, разве только если выпивал лишнего. Они чуяли, что я такая же бедная, как и они, а может ещё беднее, и были добры со мной, насколько может быть добрым мужик, одержимый похотью, по отношению к бедной потаскушке. Со многими «бродягами», «разбойниками», бездомными и простыми солдатами я общалась в ту пору на лужайках Пратера, ублажая их члены. Нередко случалось, что у кого-то из них не оказывалось за душой даже кроны, а только несколько гривенников. Но и те мне приходилось волей-неволей отрабатывать, потому что вперёд они никогда не платили. Более того, частенько кто-нибудь из них потом давал дёру. Свою первую, с таким трудом заработанную крону я в тот вечер так истратить и не смогла. Потому что когда – было уже, вероятно, часов одиннадцать – я пошла через Пратер домой, то специально сделала небольшой крюк через торговую линию Вурстельпратера в надежде, что там, может быть, ещё что-то открыто. У меня с утра маковой росинки во рту не было, и мне хотелось хоть чем-нибудь перекусить на ночь. Но все лотки и киоски были уже закрыты, и только в небольшом ресторанчике, расположенном неподалеку от сосисочной, ещё горел свет. Впрочем, ни единого посетителя там уже не было, только официант в рубашке с засученными рукавами, прислонившись, стоял в дверях и глубоко вдыхал прохладный вечерний воздух. Когда я вполголоса спросила его, не могу ли я получить что-нибудь горячее, он рассмеялся и ущипнул меня за руку: