Ему вдруг захотелось громко заявить о себе, он ударился в благотворительность и меценатство и как раз в это время повстречал Варвару. И словно налетел на столб со всего маху – это была женщина из его эротических снов. После того памятного ужина с шашлыками он отвез Варвару домой и перед тем, как попрощаться, пригласил назавтра в оперу, на «Юдифь» с Шаляпиным. Голос его дрожал, сердце бешено стучало – черт знает, что бы выкинул, откажись она.
– Обожаю Шаляпина. – Варвара пленительно улыбнулась и протянула руку для поцелуя.
Они обвенчались в июле, когда она вернулась из отцовского поместья. Свадьбу, чтобы не было досужих разговоров, сыграли в тесном кругу, Геся кричала «горько» и смотрела на брата с завистью. Багрицкий сиял от счастья и денег не жалел, подарил Варваре колье за сорок тысяч. Однако головы не терял, был спокоен и рассудителен.
– Дорогая моя, – сказал он молодой жене в первую ночь, – у меня нет времени ехать в Париж на медовый месяц, потом можешь ехать туда хоть на целый год. А повеселиться как следует мы можем и здесь.
Сказал и, сорвав с Варвары рубашку, принялся целовать ее грудь. В постели с ним было гораздо лучше, чем с Ветровым, но несоизмеримо хуже, чем с Граевским. Увы, все познается в сравнении.
А Багрицкому действительно было не до вояжа. Еще весной, перед тем как немцы предприняли Горлицкий прорыв, он очень удачно сыграл на понижении и заработал кучу денег. Теперь эти миллионы были вложены в производство тушеной говядины, которая эшелонами отправлялась на фронт, – какой там медовый месяц, какой Париж!
Во Францию Варвара засобиралась в сентябре, когда ее персона стала занимать Багрицкого куда меньше, чем только что полученный подряд на поставку зимних солдатских подштанников.
– Конечно, поезжай, мой котик, – легко согласился Александр Яковлевич и, дав на расходы двадцать пять тысяч, посоветовал отдохнуть на море, в Ницце. Райский уголок, сказочный сон наяву.
Но Варвара поехала в Париж. Скорый поезд перенес ее через пол-Европы, минуя зажиточные городки, хлебные рынки, остроконечные башни церквей, промчался без остановок по древним землям Иль-де-Франс. Когда до Парижа оставалось верст двадцать, вдалеке показался холм Монмартра с грандиозным, выпуклым со всех сторон собором Сакре-Кер. Громада белокаменных куполов устремилась в безоблачную высь, массивное здание казалось парящим в воздухе. Скоро начались предместья, одинокие дома собирались в кварталы, дороги сливались и переходили в немыслимую путаницу улиц. Всюду царила вакханалия хаотичной застройки. Возле городских стен громоздились мазанки и бараки, древние церкви соседствовали с заводскими корпусами, узкие бульвары терялись в лощинках, где были устроены огороды, или упирались в деревянные оштукатуренные фабричные заборы. Предместья эти были странным смешением серой безвкусицы кварталов, старины издавна населенных деревень и жуткого однообразия новых поселений, возникших на месте пустырей и свалок. Наконец паровоз сбавил ход, заревел, за окошками поплыли лица встречающих, и, дернувшись, поезд замер под грязно-стеклянными сводами вокзала. Вот она, древняя Лютеция!