– Иди лучше к ней, Любаша, я сам.
Скользнув равнодушным взглядом по тарелкам с едой, он налил чаю покрепче, отхлебнул и, крякнув, поставил подстаканник на стол – аппетита не было. Тошно завтракать в одиночестве. В голову лезут ненужные мысли, на сердце становится безрадостно, – увы, все уже позади, все в прошлом. Старость. Быстро летит время, кажется, давно ли был корнетом, лихим, полным сил, и вот пожалуйте, к чему все пришло. Дряхлый генерал, прозябающий по настоянию врачей в деревне на свежем воздухе. Чертовы эскулапы! Генерал набил трубку, раскурил и, сразу закашлявшись, подошел к окну. И здесь увядание, правда пышное, «в багрец и золото одетые леса». Рябины-то сколько – к морозной зиме. Всеволод Назарович вернулся к столу, глотнул остывшего чаю. Хочешь не хочешь, а всему приходит конец. Хватит, пожил. Грех жаловаться, генерал, ордена святого Георгия четвертой степени и Станислава первой, с мечами, трех дочерей родил.
Вспомнив Галину, старшую, он сгорбился и смахнул с подусника мутную старческую слезу. Даже проститься не пришлось, зачумленные тела сожгли. А он-то радовался поначалу, что Сергей, ее муж, служит на юге, вдалеке от театра военных действий. От судьбы не уйдешь. Все погибли, и Сергей, и Галина, и внучка Настенька.
– А, это ты, – генерал погладил вспрыгнувшего на стул Кайзера и улыбнулся: – Завтракать пришел?
Кот заурчал, потерся хитрой широкой мордой об его руку и, получив солидный шмат белуги, поволок добычу в угол – вкусно. Генерал посмотрел на его подрагивающий, пушистый, как у лисы, хвост, вздохнул. Да, дочери, дочери. Младшенькая, Варя, приезжала нынче летом на недельку. Вся в бриллиантах, задумчивая, чужая, что у нее на душе, один Бог ведает. Замужем скоро уж два года, а все не рожает. Но худо ли бедно, с ней все в порядке, а вот Ольга… До сих пор сидит в девках, занимается черт знает чем, кружки, литература.
Да, проглядели молодежь, дали слабину, и вот результат. В стране беспорядки, правительство бездеятельно, большевики во главе с Ульяновым ратуют за открытие фронта немцам. Чудовищно! Любезный друг князь Голицын пишет, что хорошо помнит мать это субъекта, в бытность ее при дворе. У нее был роман с цесаревичем Александром, и, когда она понесла от него, ее, по вполне понятным причинам, выдали замуж и отправили из столицы подальше. И вот эта дама так сумела воспитать родившегося сына, что, возмужав, он участвовал в покушении на собственного отца, теперь уже императора, и был казнен. Какова семейка!
Господи, что же будет с Россией? Генерал вдруг вспомнил, как давным-давно, еще полковником, он был направлен по долгу службы в Нижний Новгород. Дело не терпело промедления, трижды за ночь он менял лошадей, но, когда показалась серебряная лента Волги, сразу забыл про спешку и долго любовался открывшейся ему красотой. Стояло раннее летнее утро, солнце еще только встало. Недвижимый воздух был тих, и ни одна волна не играла на глади могучей реки, застывшей зеркалом в необъятной ширине своего лона. И над этим исполинским водным простором возвышалась громада берега, покрытого веселой зеленью садов, украшенного белокаменным стенами кремля, исчерченного замысловатой вязью крутых дорожек, что прихотливо сбегают вниз по утесу.