Постепенно между Сиднеем и Айгюль установилась дружба. Сидней показывал ей гимнастические упражнения, Айгюль учила его узбекскому языку.
Семья Юлдашевых жила на скромный заработок Карима. Домой он приходил усталый, грязный, с веселой улыбкой на круглом загорелом лице. И, казалось, никогда не унывал.
Карим иногда заходил к Джэксону. Они садились друг против друга и вели беседу на русском языке, который Карим почти не знал, а Сидней понимал всего несколько фраз. Больше помогали мимика, жесты.
Юлдашевы часто приглашали к себе Джэксона, особенно в те дни, когда Кариму удавалось подзаработать. В такие дни готовили плов.
В начале 1915 года Карима мобилизовали и увезли куда-то на запад, на тыловые работы в прифронтовой полосе. Семья осталась без кормильца. В низком глиняном доме вместо смеха часто слышался плач. Зайнаб-апа ходила с покрасневшими, вспухшими веками. Бедной женщине уже не верилось, что ее муж когда-нибудь возвратится. Проводы в армию она восприняла, как похороны.
Притихла и Айгюль. Она больше не смеялась, а пела только протяжные, тоскливые песни. В ее широко открытых глазах появилась недетская озабоченность.
3
В один из последних дней осени 1916 года Сидней вернулся с работы поздно. В мастерской наступила горячая пора: приближались рождественские праздники, и заказчиков было много.
Джэксон устало открыл свою комнатку, зажег керосиновую лампу. Разводить огонь в печке, кипятить чай не хотелось. Взял кусок колбасы, пожевал. Вздохнул. Эх, сейчас бы вареных бобов и хорошего бульона! Да гречневых блинчиков с кленовой патокой… От таких мыслей стало еще тоскливее. Не раздеваясь, он лег на жесткую кровать.
– Сидней-ака! Сидней-ака, откройте!
Джэксон нехотя встал, открыл дверь. Айгюль впорхнула в комнату и, заглядывая Сиднею в глаза, выдохнула:
– А что я вам принесла! Вот, смотрите!
И протянула Сиднею конверт, весь испещренный надписями и заляпанный сургучом. Взглянув на штамп, Сидней чуть не вскрикнул от радости. Письмо из Нью-Йорка! Джэксон подхватил Айгюль, поднял ее на вытянутых руках к дощатому потолку и закружил.
– Спасибо, Айгюль! Рахмат! Большой рахмат!
Потом подкрутил фитиль в лампе, прибавил света. Айгюль уселась рядом и не сводила с него счастливых глаз.
Письмо было из дому. Первое письмо за два года! Сидней прочел его залпом. Писала мама, писала о своих радостях, о своих горестях. Она благодарила бога, что ее сын, Сидней, наконец, нашелся, что он жив и здоров. Это была ее самая большая радость в жизни. Иллай поправился, окреп и сейчас снова работает на химическом. На этом радости кончались. Но и горести у нее были не маленькими. Они переехали в Нью-Йорк, живут в старой комнате, на Бронкс-авеню. Ферму пришлось продать. Вырученных денег едва хватило, чтобы рассчитаться с Норисоном и уплатить налоги с процентами.