Босиком, неслышно пробралась в квартиру. Хорошо, что мои комнаты внизу, лестница наверх так скрипит! Только бы его не увидеть! Пока укладывала чемодан, стало совсем светло, вдруг до боли застучало сердце: вошел он. Босой, в ночной рубашке. Ниже склонилась, застегивая чемодан. Нет, не могу встретить его взгляд, говорить не о чем, я в силах перечеркнуть все! Но только, только без объяснений! Стараюсь игнорировать его приход. Спокойно, замедленным движением ставлю закрытый чемодан.
Заговорил он:
— Вижу, закусила удила всерьез? Ты куда собралась? — У меня свои планы.
— А ребенок?
— Он уедет со мной.
— Ты не просишь прощения?
— Разве можно такое простить?
— А ты попробуй, черт возьми! Человек, совершивший бестактность, должен просить прощения!
— Даунька, я сама себе это простить не могу!
Неудержимым потоком беззвучно хлынули слезы. Заключив меня в объятия, он сказал:
— Глупенькая ты моя дурочка, ты самая драгоценная, я не могу тебя разлюбить! Когда ты, наконец, поймешь, что ты для меня значишь! Скажи, что подобное никогда не повторится!
— Даунька, это не может повториться: второй раз пережить такое нельзя! Немыслимо!
— Ты противоречишь здравому смыслу. Я уверен, ты меня любишь, в моих объятиях ты вся трепещешь, ты мне ничего не жалеешь, все лучшее подсовываешь только мне! И вдруг ты пожалела для меня какую-то чужую, совсем тебе не нужную девушку. Где логика? Ведь ты не можешь желать мне зла, если я стал преуспевать у девушек, ты должна радоваться моим радостям, моим успехам! Я так боялся жениться. Я, вероятно, плохой муж, но врать, что-то придумывать я не умею и не хочу, пойми, это просто омерзительно! Я ничего дурного не делаю, у меня нормальное влечение к красивым женщинам, не в ущерб тебе, в тебя я влюблен навек, я полностью принадлежал только тебе целых двенадцать лет. Это ли не верность? Ты появилась слишком поздно, в мои двадцать семь лет, все двенадцать лет ты олицетворяла для меня всех женщин мира! О других, разных я только болтал, а сейчас пришло время, я очень хочу изучать на деле, как устроены другие женщины. Помни, не в ущерб тебе, не в ущерб нашей любви. Но как тебе могло прийти в голову уехать?
— Дауличка, милый мой, прости, прости меня, я раскаиваюсь, я больше никогда не посмею посягнуть на твою свободу и никогда не вмешаюсь в твои интимные дела.
А некоторое время спустя он спросил: "Коруша, я могу располагать своей половиной квартиры?" — "Да, конечно, я буду оставлять ужин на двоих и уходить".
В середине лета талия исчезла, уходить на несколько часов стало трудно. Я запиралась у себя внизу, моя спальня под кабинетом Дау, его окно над моим. Тогда против нашего дома не было жилых домов. И Дау не имел привычки задергивать штору вечером. Его окно открыто, сноп света золотит верхушки липы, стройные молодые побеги липы смотрят в открытое окно Дау, шелковистые молодые листья нежно шелестят, они все видят. Не отрываясь, пристально и напряженно я смотрю на освещенную макушку липы. О, как я ей завидую, я изучаю ее движения, хочу понять, о чем говорят ее листья?