— Все в порядке, пси-вектор на нуле! — сквайр-лейтенант обернулся и замер с открытым ртом.
Гранд-майор Кальве плакал. По щекам катились мелкие, не приносящие облегчения слезы. Гранд-майор оплакивал свою бездарно загубленную жизнь, рыдал от безысходности и душевной муки. Чувство безвозвратной потери сдавило ему грудь, и самое страшное, что Кальве сам не мог сказать, что именно он потерял. Оставались только горе, тоска, мрак…
— Что с вами, господин гранд-майор?
Гранд-майор Кальве бился лицом о столешницу, безуспешно стараясь заглушить угрызения совести, о существовании которой он не подозревал минуту назад.
Теперь из динамика доносились понятные звуки: один голос бессвязно бормотал, второй плакал. Чайка удовлетворенно кивнула и вновь, повторила заклинание:
— Замолкни, дурак!
На этот раз заклинание сработало, а вернее, перепуганный сквайр-лейтенант Ногатых поспешно выключил связь.
Чайка обернулась к лежащему без сознания Владу. Тело его, только что сведенное судорогой, обмякло, сквозь полуприкрытые веки поблескивали белки закатившихся глаз. Как можно осторожнее Чайка коснулась души. Рубец, так испугавший ее в прошлый раз, зиял рваной раной.
Что же делать? Наложить самую мягкую, самую нежную повязку, заглушить боль, даже воспоминание о ней, и прошлая жуть никогда не вернется, и никогда не явится на свет темное облако ненависти. А у Чайки в руках окажется самая мягкая, самая нежная на свете узда. Влад станет тих, послушен, он ни на шаг не захочет отойти от нее, и, если она скажет: «Стреляй!» — он выстрелит без рассуждений. Из его разговоров исчезнут непонятные шутки, а из жизни — неведомая цель. А когда Чайка в следующий раз скинет одевку, в его взгляде не вспыхнет жадного восторга, Влад будет безразлично смотреть и ждать распоряжений.
Чайка сжала ладонями виски Влада, заглянула в невидящие глаза:
— Пожалуйста, справься с этим сам. Я очень прошу.
Влад вздохнул и застонал, приходя в сознание.
Минуту он бессмысленно смотрел в потолок, потом облизнул распухшие, искусанные губы и произнес:
— Надо же — жив. Не думал, что он меня отпустит. Отпустил… Боюсь, впрочем, ненадолго.
— Навсегда, — твердо произнесла Чайка. — А если он или кто-то другой снова явится и захочет набросить на тебя эту мерзкую штуковину, я его сразу убью.
— Ты что, сняла поводок?!
— Конечно, сняла! — страдальчески выкрикнула Чайка. — Дела там и на минуту нет, да откуда мне было знать, что на человека, как на дикого зверя, аркан наброшен? И ты тоже хорош — о каких-то векторах рассуждает, нет чтобы прямо сказать: на привязи я, помоги, мол!..