— Прости, боярин, за дерзость. Я тут… Добро хозяйское стерегу.
— А хозяина не узнаешь, — хмыкнул Зверев. — Кто таков?
— Ярыга я княжеский, боярин. Еремей. При дворе жил, за воротами доглядывал, за порядком да скотиной. Воду там поднести, солому посте…
— Не боярин, а князь Сакульский, Андрей Васильевич, — поправил его Зверев. — Ты тут один?
— Не, княже, еще Саломея тут. Остальных побили, а мы спрятались. Идти некуда, вот и остались пока. Саломея, она с рожи оспой поедена. Хоть и молодуха, а не берет никто. Зато подают хорошо. Так с тех пор и живем. Побираемся да за хозяйством приглядываем.
— Незаметно что-то ваших стараний, Еремей.
— Дык, княже, что в одни руки сделаешь? Да и самим кушать надобно. А коли лезет кто — прикрикну, они и бегут. Стражу позвать могу. Дом-то казне отписан, за царское добро они…
— В ухо дать? — ласково поинтересовался Андрей.
— Ой, прости, княже, запамятовал, — сложился пополам ярыга. — Твой дом, твой…
— Коня прими, расседлай. Поставить есть куда?
Слуга замялся, причмокивая губами.
— Понятно. Напои, ноги спутай и пусти траву щипать. Чего некошено вокруг?
— Дык чем косить, княже? Все растащили, татарвье проклятое, тати бессовестные. Опять же нет хозяина — ничто и не деется…
Андрей вошел в дом, постучал кулаком по бревнам ближней стены, ничего не услышал в ответ, двинулся дальше, повернул налево по серому от пыли коридору с выбитыми в торцах окнами. Все двери в комнаты были распахнуты, виднелись где распахнутые сундуки, где опрокинутые комоды и бюро, где разбросанные щепы и обрывки какой-то рухляди.
— Как Мамай прошел… Ой, ё! — Он хлопнул себя по лбу: — Как же я забыл?! Княгиня Анна Глинская — царская бабка! Ее перед вторым покушением Шуйские в колдовстве обвинили и в том, что пожар московский сотворила. Вот толпа старушку и растерзала. Заодно, само собой, челядь здешнюю побила и дом разграбила. Тогда все понятно.
Он поднялся на второй этаж. Все то же самое: голые стены, пустые сундуки и комоды, опрокинутая иноземная мебель. Слишком тяжелая, чтобы украсть, и слишком крепкая, чтобы сломать.
— Ни зьим, так поднадкусю, — покачал головой князь, глядя на вспоротую перину в одной из светелок. — Зачем портили-то, козлы?
Легкие белые пушинки, взмывшие ввысь от движения ног, медленно оседали на пол, словно новогодние снежинки. Кровать же теперь напоминала силосную яму с парчовым балдахином. Интересно, сколько курочек должны пасть жертвой поварского ножа, чтобы наполнить своим пухом такую вот емкость? Наверное, тысяч десять.
— Мне столько не съесть…
Миновав еще несколько разоренных светелок, большинство которых оказались спальнями — видать, княгиня держала с десяток приживалок, — он нашел одну, где перина почему-то уцелела. Подошел к слюдяному окну, вывернул из подоконника задвижку, открыл вовнутрь.