Охрименко умолк. Молчали и оба милиционера, недоуменно поводя глазами то на Судакова, то на бывшего казачьего есаула.
После непродолжительного молчания Охрименко заговорил снова:
– И насчет кровавости и бескровности событий и всяких потрясений я вот что скажу. Без смертоубийства нельзя. Так уж испокон веков и мир весь построен, и человечество устроено, что ни у каких животных, птиц, и даже насекомых одной и той же породы, разве кроме ненасытных щук, нет такой вражды между собой, а подчас и жажды крови, как у людей… Я тоже кое-что читывал. Знаю. Задолгонько до революции городское училище окончил. В армиях в той и другой поднатолкался… Знаю, знаю… Реки кровавые от войн и революций. А вот когда присоединимся окончательно к большинству, то есть все умрём, тогда и узнаем затишье… Давно известно, хоть попы и поют «друг друга обымем…» Но объятия-то такие получаются, что кто-то кого-то душит. Полное согласие бывает только на кладбище!..
– Силён! – не вытерпел и воскликнул Коснырев. – Силён!..
Судаков встал с постели, придвинулся к Охрименке.
– Дай, Охрименко, вашего украинского тютюна. Расстроен я что-то и не спится.
– На. Верти-крути. Крепкий. По-вашему – самосад…
Судаков, приняв из его руки кисет, почувствовал в нем что-то тяжёлое. Засунул руку и вместе с щепоткой табаку вытащил георгиевский крест, чистенький, без ленты.
– Ого! Охрименко! – И бережно держа перед собой крест, осмотрел его с обеих сторон. Третья степень. Значит, это не единственный был у есаула.
Судаков спросил:
– За что такая награда?
– Грешен, да не всякому владыке каюсь! – ответил коротко Охрименко и добавил: – Простите, моя это память. Берегу.
Быков и Коснырев испуганно переглянулись. Черт бы побрал этого Судакова. По молодости-глупости готов в одной избе рядком с царским генералом спать. Кто его знает, что это за фрукт – рыжая борода!.. Кулак! И этого немало…
– Ковырните поглубже, там в кишени, то бишь в табачнице, ещё что найдёте…
Судаков снова засунул руку в кисет и достал орден Красного Знамени.
– Н-да!.. – изумился Судаков. – А это?..
Охрименко взял из его рук орден, прижал к груди, поцеловал и, завернув в носовой платок, спрятал в карман штанов.
– А это, – ответил он, – сами догадывайтесь, ничего не скажу… Будет время – правда восторжествует. Нацеплю его на грудь, как получу освобождение от переселения. Поеду на Украину, приверну в ваше ГПУ и скажу: «Вот, товарищ (а не гражданин) начальник Судаков, я поехал по справедливости в свою станицу. И дай мне бог мудрость царя Соломона, кротость царя Давида, дабы не применить мою самсоновскую силу к обидчикам моим… Я всё, всё отдавал. Возьмите!.. Только оставьте у себя в колхозе… Горы сворочу». И слушать не хотели. – На север!.. И, каюк!..