– Голубей мы не трогаем, – успокоил Судаков словоохотливого Зызовушку. – Мы только вредную птицу в клетку садим. Да, да, в клетку и на целую пятилетку…
– Этак-то ваша возьмёт, чего говорить, о чём сумлеваться. – Зызовушко погладил заплаты на забелённых мукой штанах, посмотрел блуждающими подслеповатыми глазками на Судакова и следователя по очереди, спросил:
– Могу идти-ть?.. Спасибо, господа товарищи, поучили малость, не обесчестили старика. А я теперя уж подумаю, какое слово сказать, какое проглотить молча. – Он перекрестился в пустой угол и вышел, пошатываясь.
На улице, на бревнах, сидели кучей мужики. Время было уже под вечер. Тихонько разговаривали, гадая, за кем ещё пойдёт милиционер, кого после допроса отведет в каталажку-баню. Когда из сельсовета вышел Зызовушко и пошел было в свою «Волю», мужики его окликнули:
– Зызовушко! Сюда! Ну, как?..
– Да ничего, бог пронёс. Из годов, говорят, вышел, таких не рестуем. Отпустили…
– А на твой длинный язык наступили?
– Есть маленечко. Наступили.
– Ну, катись, катись, дурак…
– Дурак, да хитрый. Хи-хи-хи! – и поплёлся Зызовушко от любознательной толпы деревенской. А около бани, с берданкой на, плече расхаживал торжествующий колхозник Лисов.
ДОВБИЛОВА не беспокоили во время следствия по делу Борисова и Проташи. Однако о действиях Довбилова во всех подробностях стало известно райкому и окружкому.
В эти дни из Архангельска в Вологду проезжал секретарь краевого комитета партии. В Тигино из райкома была передана телефонограмма: «Срочно вызываются товарищи Судаков и Довбилов в Вожегу к секретарю краевого Комитета. Правительственный вагон. Передала Першакова. Принял Серов».
Оседлали двух бойких колхозных лошадок и где шагом, где рысью и вскачь вызванные поспешили в Вожегу. За всю двадцативерстную дорогу Довбилов только раз проговорился:
– Одно нас с тобой, Судаков, устраивает, что поезд в Вожеге всего пятнадцать минут стоит, значит, высшее партначальство не очень-то долго нас будет задерживать. Исповедает, а причащаться нам придется в вокзальном буфете…
– Едва ли. Радужные у вас надежды. Я думаю исповедает, да ещё как, не спеша, с протиркой. Вагон-то правительственный. А раз так, то он отцепляется где угодно, на сколько угодно, и за паровозом для секретаря крайкома дело не станет.
– Ты, пожалуй, прав. Тогда спешить нам некуда. У меня от этой скачки натёртость появилась… Не торопись. Не за наградой и едем…
В отцепленном вагоне было четыре купе и небольшой салон-зал. За столом сидел секретарь крайкома Сергей Адамович. Лицо у него мужественное, без складок, на щеке и на носу чуть заметные шрамы – следы боевых дней гражданской войны. Одет он в простую хлопчатую, цвета хаки, гимнастёрку. В петлицах максимум знаков военного различия – все четыре ромба. По своей должности секретарю крайкома полагалось быть членом Военного Совета округа, а потому и знаки командарма. Сергей Адамович без особой надобности, но чтобы казаться особой внушительной, с удовольствием нацепил эти знаки.