«Блин, даже руку мою больную не пожалели, — сморщился Бежецкий — так болело совсем недавно поврежденное запястье, в которое теперь волчьим капканом впивался ледяной металл наручников. — Сатрапы чертовы!.. Свободу узникам совести!..»
Однако на самом деле, признаться, было не до шуток. Как-то не вязался этот карцер с той предупредительностью, которой был окружен «гость» в покинутом таким оригинальным путем «санатории». Неужто так разозлились хозяева за двух охранников, спеленатых не только без какого-либо членовредительства, но и без особенного посягательства на права и свободы. Так, не более чем невинная шутка. Стоило из-за этого запирать в вонючий подвал, стреноженным по рукам и ногам? Что за средневековые методы, в конце концов, господа?
— Э-э! — негромко позвал он, стараясь как можно дальше вывернуть шею, чтобы разглядеть хоть что-нибудь. — Тут есть кто? Господа тюремщики!..
Ответом ему была тишина, нарушаемая лишь мерным стуком капель, падающих где-то далеко-далеко, может быть, из неплотно прикрытого крана, а может быть — и с сырого потолка. Тишина эта давила, заставляла нервничать, неумолчный «метроном» раздражал безмерно.
— Господа Бога душу мать!!! — не выдержал Александр, присовокупив такое коленце, что даже сам устыдился немного — давненько ему не приходилось употреблять таких слов вслух. — Попередохли вы там что ли?! Наручники отомкните, гады! Рука болит — спасу нет!..
Кричать пришлось так долго, что к финалу концерта горло Бежецкого, и без того в последнее время не отличающееся луженостью (как же — ежедневные тренировки «командного голоса» давно позади), сдало, поэтому в тирадах появились какие-то «высоцкие» нотки. Он не только охрип, но и оглушал в тесном пространстве «каземата» сам себя, поэтому шаги, вкрадчивые и осторожные, расслышал не сразу.
— А-а, вы уже пришли в себя, господин Бежецкий, — раздался где-то за изголовьем звучный, хорошо поставленный голос. — Похвально, похвально… Я уж хотел проделать это принудительным, так сказать, путем.
— Расстегните наручники! — прохрипел Александр, чувствуя, что поврежденная рука настолько онемела, что уже не чувствует боли, только холод металла — паршивый признак, если честно. — Руку потеряю — отвечать придется…
— Не говорите вы ерунды. — Пленник ощутил в руке тупые уколы, но не кожей, а мышцами, глубинными нервами. — Пальчики дергаются, значит, омертвения еще нет. А как быстро вас отпустят, зависит от ответов на пару вопросов, которые я вам намерен задать.
В речи говорившего удавливался не то чтобы акцент — какая-то неправильность.