Другая на месте Мадлены д'Амбинье, быть может, и воспротивилась бы такому уставу, но та, напротив, покорно ему подчинилась. Еще когда она была совсем маленькой, толстая Библия ее отца и объемистые тома, в которые он углублялся, возбудили ее любопытство, и на предложение удовлетворить его она откликнулась с жадностью. К тринадцати годам она уже орудовала богословскими контроверзами не хуже любого доктора, и отрадно было видеть, как она разбирается во всевозможных аргументах, софизмах и тонкостях. Сам мсье д'Амбинье удивлялся, с какой легкостью и с каким знанием дела она ведет такого рода беседы, во время которых ему требовалось все его внимание, чтобы не оплошать перед своей хорошенькой противницей. Он только о ней и говорил, когда бывал в обществе местных пасторов, среди которых Мадлена д'Амбинье пользовалась заслуженной репутацией и из которых не один побоялся бы увидеть на своей проповеди эту серьезную маленькую особу, подмечавшую решительно все.
Такое усердие и такие познания успокаивали мсье д'Амбинье и в то же время доставляли ему большую радость. Будущее представлялось ему не столь мрачным, и он подчас смотрел чуть ли не с удовольствием на возрастающую красоту своей дочери. Он начинал не так опасаться для нее козней света. Разве она не сможет их разрушить? Разве он не вложил ей в руки необходимое оружие для правой битвы? С каким надежным щитом веры пойдет она по стезям господним, если ей встретится враг, как хорошо она сумеет противопоставить твердость своих правил замыслам противника! Впрочем, этой милой девочке не суждено играть на подмостках света сколько-нибудь яркой роли, ибо, как ни образованна и ни прекрасна Мадлена д'Амбинье, она бедна. Действительно, мсье д'Амбинье никогда не был богат, а его щедроты в отношении реформатских церквей и неимущих единоверцев окончательно его обеднили. Мсье д'Амбинье столь часто развязывал свои кошелек, что в нем остались одни лишь петли, и, порвись они, он бы немного потерял. Диньийские земли пошли той же дорогой, что и деньги, и недосчитывались изрядного числа полей, лугов и лесов. Уцелевшие куски поддерживали усадьбу, где под покосившимися потолками и среди разъехавшейся обшивки мсье д'Амбинье продолжал читать своих проповедников и Библию, в то время как его дочь, девица уже почти на выданье, сидя рядом, внимала какому-нибудь прекрасному стиху псалма или возражала по какому-нибудь пункту богословской контроверзы.
За таким занятием ее застал, в один прекрасный день, граф де Бранжи, их родственник, который, проезжая мимо в карете, завернул в Диньи. Мсье де Бранжи принадлежал к роду д'Амбинье, но к католической его ветви, и это пошло ему на пользу, ибо он возвысился до маршальского чина. Король взирал на него благосклонно, министры оказывали ему расположение, а потому он с состраданием смотрел на поношенное платье и облезлый парик мсье д'Амбинье. Но на кой черт упорствует мсье д'Амбинье в своем гугенотстве, когды столько добрых дворян его толка бросили тянуть тощее вымя николкиной коровы? Последуй он их примеру, он бы теперь не прозябал вдали от Парижа и Двора, отлученный от всего и ни к чему не прикаянный! А за кого он выдаст эту красивую девушку в этой деревенской дыре? Разве так уж важно верить в Бога тем или другим манером, молиться ему по-французски или по-латыни, слушать мессу или проповедь? Не говоря уже о том, что такое упрямство может повредить благополучию рода д'Амбинье, коему он, Бранжи, служит опорой и украшением, благодаря милости короля, который до сих пор не ставил ему в вину его родство с еретиками.