Действительно, в этой «Большой кружке», несколько лет тому назад, он почти ежедневно встречался со своими товарищами по безверию. Ах, что это был за славный квартет нечестивцев и что за адский содом они поднимали вчетвером! Там был мсье Рениар де Фаржу, тонущий в животе и потрохах, с короткими ногами, куцыми руками и маленькой головкой, затерявшейся в обширном парике, мсье Рениар де Фаржу, с его писклявым голоском и редкой емкостью зева и гортани, у которого все поглощаемые брашна и напитки шли на пользу одному лишь пузу в ущерб недозрелым и хилым конечностям; там был мсье Дэфорж, красивый, плотный мужчина, любивший и умевший поесть и выпить. Этот не довольствовался грубыми богохульствами и простыми харчами, которыми наслаждался мсье Рениар де Фаржу. И те, и другие он любил изысканными и умело приправленными. Он смаковал их тонким языком, а говорил ровным и низким голосом. Недаром мсье Дэфоржу подносили во всем только верхний слой корзины, да и то еще он строго к нему приглядывался. Мсье де Ла Пэжоди вспоминал с гордостью, что иногда мсье Дэфорж награждал его улыбкой, которая на его полном достоинства, спокойном и свежем лице имела странную прелесть и зажигала в его глазах довольный огонек, уловить который бывало лестно. Рассмешить же мсье Дэфоржа нечего было и думать, и никто на свете не мог бы похвастаться, что это ему удалось.
Иное дело был барон де Ганневаль. Быть нечестивцем и вольнодумцем доставляло барону де Ганневалю чудовищную и неистовую радость, в соответствии с его ростом и силой, каковыми он походил на баснословного Геркулеса. Мсье де Ганневаль обладал телом, близким к исполинскому, а объем его легких объяснял громозвучность его голоса. Когда мсье де Ганневаль откликался, ударяя кулаком по столу, стекла в окнах звенели. Его мощный хохот гремел, как буря, а вызвать его было нетрудно, ибо мсье де Ганневаль смеялся всему, причем нередко, и не меньше своим собственным словам. Он бывал ими так доволен, что было бы жестоко не быть довольным тоже. Мсье Дэфорж иногда говорил, что мсье де Ганневаль так глуп и так добр, что ему трудно будет попасть в ад, но что ему в этом помогут. Эти слова всякий раз возбуждали в бароне де Ганневале неугасимую веселость, а мсье Рениар де Фаржу при этом шептал ему на ухо невозможные вещи.
Мсье Дэфорж, мсье Рениар де Фаржу и барон де Ганневаль, должно быть, по-прежнему заседали все в том же кабачке «Большой кружки», ибо они были люди привычки, а их привычка была там собираться. Мсье де Ла Пэжоди заранее радовался, представляя себе, как его встретят, когда он неожиданно появится на пороге, а также предстоящему знакомству с новыми участниками, надо было полагать, примкнувшими к обществу. Он уже видел себя состязающимся с ними, при одобрительной полуулыбке мсье Дэфоржа и под оглушительный смех барона де Ганневаля. Если только, конечно, его пребывание в Эксе не иссушило его задора и он не превратился в провинциального атеиста. Задор этот, впрочем, не нашел там особенного отклика, и, хотя мсье де Ла Пэжоди и был там очень в моде, начала безверия, которые он возвещал, не проложили себе пути. Иной раз ему даже случалось улавливать у того или у другого как бы выражение неодобрения, но Экс не Авиньон, и разве покровительство маркиза де Турва и Сегиранов не обеспечивало ему свободы говорить открыто, тем более что довольно было арии его флейты, чтобы рассеять впечатление от речей?