Будто нечаянно сложились первые фразы:
Восторг внезапный ум пленил —
Ведет на верьх горы высокой,
Где ветр в лесах шуметь забыл…
— Мишка, ты куда это собрался? — спросил Виноградов.
— Не мешай, Митя. Пойду…
Он шел по улицам, рассеянно задевая прохожих.
Только бы не расплескать восторг на улицах Фрейбурга!
Не Пинд ли под ногами зрю?
Я слышу чистых сестр музыку!
Пермесским жаром я горю,
Теку поспешно к оных лику…
Только бы донести сосуд поэзии до стола, до пера.
Златой уже денницы перст
Завесу света вскрыл с звездами;
От встока скачет по сту верст,
Пуская искры, конь ноздрями…
Дома он отодвинул со стола диссертацию физическую — с такой же легкостью, как отодвинул сулему в лаборатории. Его пленял восторг внезапный — восторг поэтический. Виделась ему гора под Ставучанами, на которую ломились три несокрушимые каре российских воинов.
Славянское солнце стояло в этом году высоко.
Выше… выше… выше!
Ломоносов штурмовал сейчас высоты парнасские, как солдаты штурмовали холмы ставучанские.
Он писал оду — «Оду на взятие Хотина», но писал ее Ломоносов совсем не так, как писали поэты до него…
Из памяти изгрызли годы,
За что и кто в Хотине пал,
Но первый звук славянской оды
Нам первым криком жизни стал.
В тот день на холмы снеговые
Камена русская взошла
И дивный голос свой впервые
Далеким сестрам подала.
Через воинскую победу Ломоносов, гордый за свое отечество, выковал для себя победу поэтическую. Осенью «Ода на взятие Хотина» на курьерских лошадях уже катилась в столицу. В предуведомлении к ней Ломоносов сообщал академикам Петербурга, что оду его «преславная над неприятелями победа в верном и ревностном моем сердце возбудила». Холеные лошади русского посольства уносили вместе с одою в столицу и письмо Ломоносова «О правилах российского стихотворства». В этом письме молодой поэт бросал перчатку Тредиаковскому, вызывая его для боя на турнире поэтическом…
Христина Цильх благополучно принесла ему девочку.
Ломоносов в волнении выбежал на площадь Фрейбурга, близкую к часу вечернему. Женщины наполняли кувшины водой из фонтанов. Из-под Донатских ворот, от шахты «Божье благословение», возвращались в предместия измученные рудокопы.
Они снимали шляпы, приветствуя прохожих, и Ломоносов тоже кланялся им с обычным приветствием:
— Нйскаи! — говорил он шахтерам. — Нйскаи!
Он желал им благополучных подъемов из недр к солнцу.
И они тоже говорили ему «ейскаи», как бы советуя подняться еще выше. Высокие горы окружали старинный Фрейбург…
Высокие горы окружали Хотинскую крепость.
Высокие горы окружали жизнь человека…
Приходилось штурмовать. Иначе нельзя.