Волынский заглянул в перечень комедийного действа, из коего явствовало, что пора выводить на сцену Тредиаковского.
— Пиит-то не сдох еще? Тащите его сюда с виршами.
Возле кабинет-министра толпились секретари его — Богданов, Арнандер, Гладков, Муромцев, Родионов.
— Нельзя тащить, — говорили они. — Худ он стал!
— А без него немочно. Весь праздник поломается.
— Вы из ручек своих столь побили его, что левым оком пиита не зрит, а личина Тредиаковского в синяках вся.
— А вы, — учил адъютантов Волынский, — умнее будьте. Наденьте на рыло пииту маску, какие на театрах актеры носят, вот синяки и скроются… Волоките его ко мне проворней!
В шутовской маске на лице поэта под конвоем привели из-под ареста «в оную Потешную залу, где тогда мне поведено было прочесть наизусть оныя стихи насилу». Через прорези маски одним глазом видел Тредиаковский царицу с герцогом, видел столы с яствами разноплеменными, над которыми медленно оседала, словно снег пушистый, внимательная к нему тишина.
Он начал, обращаясь к царице с Бироном:
Здравствуйте, женившись, дурак и дурка,
[33]Еще……. дочка, тота и фигурка!
Теперь-то прямо время нам повеселиться,
Теперь-то всячески поезжанам должно беситься.
Квасник — дурак!
Буженинова — …..!
Спряглись любовью, но любовь их гадка.
Ну, мордва, ну, чуваши, ну, самоеды!
Начните веселье, молодые деды.
Балалайки, гудки, рожки и волынки!
Сберите и вы, бурлацки рынки.
Плешниды, волочайки и скверные….!
Ах, вижу, как вы теперь ради…
Анна Иоанновна подняла ладони и трижды хлопнула, аплодируя: она была довольна (в радость Волынскому). Василий Кириллович унял рыдание и продолжил:
Свищи, весна!
Свищи, красна!
А в числе гостей были ямщики, привезенные из Тверской провинции. Всю жизнь на козлах сидя, лошадям насвистывая, они в свисте такое мастерство являли, что из ямщиков этих был особый хор образован, который «весной» назывался. Тредиаковский сказал «свищи, весна!», и мужики поняли так, что настало время их выступления. Начали они тут такое выделывать, будто и впрямь весна началась. Под сводами манежа запели соловушки, застрекотали щеглы, зазвенели малиновки и жаворонки, гулко перекликались кукушки в лесу душистом… Весна, весна!
Анна Иоанновна опять похлопала:
— Распотешили! Вот славно-то…
Слез поэта не видать под маскою шута; он читал дальше:
Спрягся ханский сын Квасник, Буженинова ханка.
Кому то не видно, кажет их осанка.
О, пара!
О, нестара!
Не жить они станут, а зоблить сахар,
А как он устанет, то другой будет пахарь.
Ей двоих иметь диковинки нету —
Знала она и десятерых для привету…
Закончив стихи, Василий Кириллович думал, что теперь его песня спета — можно домой идти. Но секретари Волынского обступили его на выходе и снова под караул отвели.