Ушаков сказал священнику.
— Ты, отец Федор, ступай. Более ты не надобен…
Волынский, голову низко склонив, вдруг побежал…
— Держите его!
Палачи схватили. Не дали ему голову об стенку разбить.
— А жаль, — сказал Артемий Петрович.
Ванька Неплюев суетно бегал вокруг него:
— Вяжите его… вяжите… заваливайте!
Волынский рвался из рук палачей:
— Не дам… не дамся! Убьюсь лучше с вами…
В костоломкой давке хрустели кости. Дюжие палачи свалили его на пол. Зажали в тисках мерзких своих объятий.
Ушаков велел им:
— Зубы ему разоткните…
— Да никак! — хрипели палачи. — Он сцепил их.
— Скребком их… скребком… разжимайте!
Широко были выпучены в ужасе глаза кабинет-министра.
Железом раздвигали ему зубы, стиснутые в отчаянии.
Он издал стон…
— Начинайте же, — суетился Неплюев. — О господи, да сможете ли вы, как надо? Помочь вам, што ли? — у палачей спрашивал.
— Не надо, — те ему отвечали. — Сами управимсяТри палача лежали на Волынском, не давая ему двигаться.
Был виден распяленный рот. А внутри рта-к самой глотке — подобрался язык Волынского, зябко дрожащий. О-о, сколько речей было сказано… слов любовных и обольстительных… немало брани выговорил язык этот! И богохульством язык Волынского заканчивал глагол жизни своей.
— Рвите! — крикнул Ушаков.
Палач уже забрался в рот Волынского с клещами.
— Сейчас, — сказал он. — Нам не впервой такое…
Клещами тянули язык наружу — длинный, весь в пене.
— Режь!
Один блеск ножа, и язык отлетел под ноги Неплюева, трепеща. Палачи вставали. Отряхивались. Переводили дух.
— Рука расшиблена, а все равно здоров, черт!
Брякали в мешках инструменты палаческие, собираемы.
Волынский, суча ногами, уползал… дальше, дальше.
Заполз в самый угол. Вздрогнул.
Он выл!
— Матушки мои милые, — ужаснулся Непяюев. — Ты смотри-кось, Андрей Иваныч, каково кровищи-то из него хлещет…
Ушаков взял министра за плечо, дернул к себе. Глаза Волынского смотрели осмысленно, а изо рта — будь, буль, будь — выхлебывало волны крови.
— Я же говорил, — произнес Ушаков. — Нельзя такого дела тайно воспроизвести. Обязательно видно будет…
Решили подождать… Может, кровотечение притихнет? Но Волынский продолжал извергать из себя волны горячей и яркой крови. Он весь плавал в крови… Ушаков поехал во дворец к императрице:
— Великая государыня! Нельзя Волынского на амбон тащить. Иностранцы сразу разглядят, что язык ему рван нами.
— А ты что? — отвечала Анна Иоанновна. — Или первый денек на свете живешь? Забей ему кляп в рот и платком перетяни.
Так и сделали. Палачи забили в рот Волынскому брусок деревянный. А чтобы он его как-нибудь не выпихнул, перетянули жгутом весь подбородок и стянули его крепким узлом на затылке.