— Кто их знает, — равнодушно ответил приказчик. — Который час, Марья Александровна?..
— Первый, — ответила кассирша, взглянув на свои маленькие часики, вынутые из-за корсажа.
— Боюсь я, — заговорил приказчик, — за Колю; что-то похожее на скарлатину у него… Хоть бы уж скорее три часа… пойти взглянуть. Проклятая должность: сын умрет, а ты и не узнаешь!..
Он ушел за прилавок и принялся собирать разбросанные для Паши вещи.
— Зачем им продавать оружие, — заметила кассирша, думая все о Паше, еще наделает бед мальчик… какое у него лицо. Не надо бы таким бы продавать.
— Таких правил нет, — сухо сказал приказчик, думая о больном сынишке.
— Где директор? — спросил Паша Туманов, входя в прихожую гимназии.
— На квартире у себя. Сичас с екзамена пришли. Должно, в кабинете, позевывая, ответил старый рябой сторож из отставных солдат.
— Пойди, Иваныч, доложи, — попросил Паша.
— Да они заняты, должно, — неохотно заметил солдат.
— Ничего… мне нужно очень…
— Не знаю… Да вы бы надзирателя поспрашали.
Паша Туманов испугался.
— Нет… я по секрету… попросить…
— Не выдержамши? — спросил солдат, которому такие просьбы приходилось слышать не раз.
— Ну да…
— Я что ж, я доложу, — сказал солдат и, тяжело ступая, пошел в директорскую квартиру.
Паша Туманов остался в прихожей. Он весь замирал и трепетал от страха; но о револьвере он как-то сразу забыл и только хотел попросить директора и боялся отказа.
Солдат вернулся.
— Пожалте в кабинет, — сказал он.
Паша снял шапку и калоши и вошел в темную переднюю директорской квартиры, откуда дверь вела в кабинет директора. Паша прекрасно знал и эту комнату, и кабинет, небогато обставленный, с двумя большими окнами на улицу и с большим письменным столом, на котором стояло бронзовое пресс-папье, изображающее дикого кабана, и лежали какие-то бумаги в синих обложках, с наклеенными на них белыми ярлыками.
Владимир Степанович Вознесенский сидел боком к столу, спиной к двери и, согнув голову набок, писал что-то знакомым Паше крупным разгонистым почерком. Возле него на краю стола лежала и дымилась папироса.
При входе Паши Владимир Степанович обернулся через плечо и нахмурился. Ему было жаль мальчика, и в то же время он не мог понять, как это Паша Туманов не видит того, что так ясно для него: невозможности, вопреки закону, перевести его в следующий класс. И хотя он был добр, но сейчас же сделался злым и сухим, потому что думал, что Паша Туманов надоедливый лентяй, который мог бы учиться, если бы хотел. Так думали все, и директор думал, как все: он был самым обыкновенным, с ходячими понятиями, человеком.