Беглянка (Пруст) - страница 93

Когда Андре уехала, пора было ужинать. «Тебе ни за что не догадаться, кто был у меня с визитом часа три тому назад, – сказала мама. – По-моему, часа три, а может быть, и больше. Явилась она почти в одно время с первой визитершей, госпожой Котар, смотрела, не шевелясь, как входят и уходят разные гости, – а у меня их перебывало сегодня больше тридцати, – и ушла только четверть часа назад. Если б у тебя не было твоей подружки Андре, я бы велела тебя позвать». – «Да кто же это?» – «Дама, кото­рая никогда не наносит визитов». – «Принцесса Пармская?» – «Положительно мой сын умнее, чем я думала. Ни малейшего удовольствия нет в том, чтобы просить тебя угадать, кто это, – ты мигом догадываешься». – «Она не извинилась за свою вчерашнюю холодность?» – «Нет, это было бы неумно, ее извинением был визит. Твоей бедной бабушке это очень понравилось бы. Кажется, около двух часов она послала своего выездного лакея узнать, прини­маю ли я сегодня. Ему ответили, что как раз сегодня мой приемный день, и тогда она поднялась ко мне». Моя первая мысль, которой я не осмелился поделиться с матерью, за­ключалась в том, что принцессу Пармскую, накануне ок­руженную блестящими людьми, с которыми она была тесно связана и с которыми она любила беседовать, при виде моей матери взяла досада, и эту досаду она и не пыталась скрыть. Это совершенно в духе великосветских немок, ко­торый в конце концов восприняли Германты, – восприня­ли эту надменность, которую, как им кажется, уравнове­шивает их доходящая до мелочности любезность. Но моя мать, – а вслед за ней и я, – вообразила, что принцесса Пармская просто ее не узнала, и потому не сочла себя обязанной обращать на нее внимание, что только после отъезда моей матери – то ли от герцогини Германтской, которую моя мать встретила внизу, то ли из книги для посетителей, у которых швейцары спрашивают, как их зо­вут, чтобы записать потом в книгу, – принцесса Пармская узнала, кто эта дама. Она сочла неучтивым передать моей матери или сказать ей: «Я вас не узнала». Но так же соответствовала понятиям немецких придворных кругов о вежливости и правилам поведения Германтов мысль прин­цессы Пармской, что визит принцессы крови, да еще мно­гочасовой визит, должен показаться моей матери чем-то из ряда вон выходящим, что это – не менее убедительное объяснение, и моя мать именно так это и поняла.

Я написал Андре, что хочу ее видеть. Она приехала только через неделю. Я почти сейчас же задал ей вопрос: «Вы меня уверяете, что, когда Альбертина жила здесь, она больше этим не занималась, – стало быть, она уехала от меня, чтобы заниматься этим на свободе, но ради какой из подружек?» – «Нет, это не так, совсем не ради этого». – «Тогда, значит, я был ей очень неприятен?» – «Не думаю. По-моему, ее заставила уехать от вас тетка – она мечтала выдать ее за эту каналью – ну, вы знаете, за того моло­дого человека, которого вы прозвали «Я дал маху», того молодого человека, который был влюблен в Альбертину и просил ее руки. Видя, что вы не собираетесь на ней же­ниться, они обе испугались, как бы шокирующее затягива­ющееся пребывание у вас не помешало этому браку. Мо­лодой человек наседал на госпожу Бонтан, и она вызвала Альбертину. Альбертина нуждалась в дядюшке и тетушке, и когда перед ней поставили вопрос ребром, она вас покинула». Ослепленный ревностью, я до этого не додумывался. Я помешался на страсти Альбертины к женщинам и на слежке за ней. Я упустил из вида одно обстоятельство: по прошествии некоторого времени г-же Бонтан могло пока­заться странным то, что шокировало мою мать с самого начала. Во всяком случае, она могла опасаться, как бы это не шокировало жениха, которого она держала про запас на тот случай, если бы я не женился на Альбертине. Вопреки мнению матери Андре, Альбертина могла бы составить себе более или менее приличную буржуазную партию. И когда Альбертина решила повидаться с г-жой Вердюрен, когда она с ней поговорила по секрету, когда она была так зла на меня за то, что я ушел на вечер, не предупредив ее, то цель заговора ее и г-жи Вердюрен заключалась уже в том, чтобы свести ее не с мадмуазель Вентейль, а с влюбленным в Альбертину племянником г-жи Вердюрен. А я забыл и думать об этом самом племяннике, который, быть может, давал ей первые уроки и благодаря которому она в первый раз меня поцеловала. Словом, представление, какое я себе создал о волнениях Альбертины, приходилось или заменять другим или наложить одно на другое, потому что, может быть, одно другого не исключало: влечение к женщинам не препятствовало замужеству. В самом ли деле причиной отъезда Альбертины было замужество и она только из са­молюбия, чтобы я не подумал, что она зависит от тетки, что она хочет женить меня на себе, ничего мне об этом не сказала?..