— Как же это все случилось?
— Поторопились… вот что… — со стонами отвечал раненый. — Я говорил… надо проверить… а все проводники в почтовом… окажись с оружием… Опять же пассажиры тоже… Сергей их напугал сперва, а они потом… Кто ж думал, что так выйдет… Поторопились, однако… — Раненый вдруг задышал тяжело и шумно, застонал дурным голосом и начал вертеть своей шарообразной головой. Фомичев испугался и крикнул в окно:
— Подите сюда кто-нибудь!
Вбежали адъютант и лесник. Раненый стонал все громче и вертел головой.
— Приступ начался, — невозмутимо сказал лесник, он взял раненого за голову и заставил его лежать неподвижно. — Вот так, сынок, не рыпайся, хуже себе сделаешь, — приговаривал он.
— Поехали! — распорядился адъютант.
Фомичев выходил из хаты с таким видом, точно на казнь шел. Лошади уже храпели под деревьями.
Лесник пошел к лошадям и тотчас вернулся:
— Пусть доедят овес, а то обессилели крепко…
Адъютант и Фомичев сели на поваленное дерево.
— Князь приказал мне рассказать вам, что случилось с тем злосчастным поездом, — заговорил адъютант. — Мы все установили совершенно точно. Для нас беда состояла в том, что четверо боевых друзей Павловского по восемнадцатому году оказались теперь в наших отрядах, и они не сочли нужным сообщить своим командирам, что идут с ним на это глупое дело… Я уж не говорю о том, что Павловский обманул их, заверив, будто он этот экс согласовал с самим князем. А дальше было так. Устроив завал на рельсах, они остановили поезд в чистом поле — глупость номер один. Далее следует главная глупость — Павловский поступает как последний гаер: вместо того чтобы всеми силами заняться почтовым вагоном, он один пошел сквозь поезд, пугая наганом пассажиров. Он, видите ли, хотел, как бывало, покрасоваться перед помирающими от страха людьми. Среди пассажиров оказались вооруженные. И людям Павловского, которые встретили вооруженное сопротивление поездной бригады и почтового вагона, пришлось не только вести бой, но еще и спасать раненого Павловского. В общем, Павловский показал, что ваши люди оторвались от России, не знают, что здесь происходит и какая здесь обстановка, не умеют действовать, не способны разглядеть силы, на которые они могли бы опереться. Так мы вынуждены расценить эту грустную и возмутительную историю…
Адъютант уже давно замолк, а Фомичев все еще ничего ему не мог сказать в ответ. Он чувствовал себя сейчас необыкновенно одиноким, брошенным в круговерть неподвластных ему событий. А главное, он чувствовал правоту своего собеседника — конечно же, мы ни черта не знаем, что делается в России. И если что еще может спасти дело, так только авторитет самого Савинкова.